Социологический ежегодник 2010 - стр. 38

С точки зрения автора статьи, доводы Буравого уязвимы сразу по нескольким позициям. Во-первых, Вебер вряд ли согласился бы с уподоблением социологического исследования «разгадыванию ребусов». Во-вторых, если «разрешение политических проблем» с некоторой натяжкой еще можно отнести к разряду целерациональных (инструментальных) действий, то к «разгадыванию теоретических ребусов» такая характеристика явно неприменима: «логика эффективности» (по Веберу) едва ли может быть оправдана, если речь идет о поиске научной истины. В-третьих, ценностная рациональность (нормативное знание, по Буравому) и целерациональность (знание инструментальное) – это категории, которые использовались Вебером для типологии социальных действий, но не знания. В таком случае может ли (опять-таки в терминах Вебера) рассмотрение процессов конституирования социального знания (в любой его форме) быть рядоположено таким инструментальным действиям, как предпринимательство или политическое реформирование общества? В данном случае в аргументацию автора четырехчастной социологии «вкралась неявная подмена типологии действий тем, что выглядит как дифференциация эпистемологическая: инструментальное знание против знания рефлексивного», – констатирует Морроу (с. 55).

Кроме того, М. Буравой не вполне ориентируется в том многообразии терминов, которые использовал Вебер для классификации типов рациональности. Несмотря на отмечавшуюся комментаторами некоторую непоследовательность Вебера в этом вопросе, «социально-научная деятельность все же принадлежит сфере концептуальной либо формальной (или, может быть, теоретической) рациональности, но никак не рациональности инструментальной… в ее понимании как средства технического контроля» (там же). Таким образом, апелляция Буравого к авторитету классической социологии не достигает своей цели: принцип поляризации рефлексивного и инструментального знания никак не согласуется с теорией рациональности М. Вебера. Еще меньше эта установка согласуется с веберовским пониманием социологии как таковой, поскольку Вебер «не только не отождествлял концептуальную рациональность социологии с инструментальным ее использованием», на чем настаивает Буравой. Он «также не принимал и тезиса о том, что ценностная рациональность может быть формой “знания”», поскольку, как известно, разделял естествознание и науки социальные, базирующиеся на понимании социальных смыслов (с. 56).

Следующий шаг в реконструкции четырехчастной схемы социологии связан с переосмыслением рефлексивно-нормативной критической социологии, которая должна быть абсорбирована социальной теорией. Задачу, поставленную М. Буравым перед критической социологией – «анализировать основания исследовательских программ профессиональной социологии – как явные, так и скрытые, как нормативные, так и дескриптивные», – Морроу называет «призывом к шизофреническому раздвоению сознания» (цит. по: с. 56). Критическая социология, по Буравому, обязана в одно и то же время быть на уровне современных исследовательских практик (т.е. являться профессиональной) и осуществлять функции мета-теоретического и морального арбитра социологической дисциплины в целом. Подобная двусмысленность назначения аналитической области, обозначенной как «критическая социология», не является исключительной особенностью модели Буравого, подчеркивает автор статьи. Данное понятие изначально подразумевало как осмысление философских оснований социального знания, так и анализ социальной практики. Не случайно о работах Хабермаса иногда говорят, что в них больше философии, чем реальной социологии (см.: 7, с. 27–45). Поэтому целесообразно отказаться от этого термина и включить «критическую социологию» в контекст социальной теории – как один из аспектов систематического рефлексивного теоретизирования, каковым так или иначе грешат все социологи. Аналитическая деятельность, которую принято называть «критической социологией» в узком смысле слова (в частности, традиция Франкфуртской школы), на самом деле является «отчетливой конфигурацией рефлексивного дискурса, возможного в самых разных формах». Вместе с тем социальная теория не принадлежит исключительно социологии; это часть дискурса междисциплинарного, пронизывающего все гуманитарные науки. Слово «критика» в данном случае не связано только с негативными либо нормативными его коннотациями, оно «подразумевает весь спектр рефлексивных процедур, являющихся базисом неэмпирических методов, которые лежат в основании исследовательских практик», – подчеркивает Морроу (с. 57).