Собрание Ранних Сочинений - стр. 13
Вот они сидят за столом. Тимофеев чертит ногтем по листку, испещренному колонками цифр. Другая его рука кокетливо, с откинутым мизинцем, пляшет на зеленой головке телеграфного ключа. Сергей, затаив дыхание, вслушивается в тонкий писк зуммера и не спеша расшифровывает его, чиркая в тетради карандашом, заостренным с обоих концов.
– Подожди, стой, – останавливает он Тимофеева. – А это какую же ты цифру дал? Шестерку?
Писк смолк.
– Ну да, шестерку. – Эге, а мне показалось… одно тире и четыре точки – это же…
– А ты не считай тире и точки, – перебил Тимофеев. – Ты слушай только, один тут секрет: каждая цифра поет по-своему. Вот та же шестерка. Она поет: «Дай, дай закурить».
– Гм-м… А что поет, например, четверка?
– Четверка? Четверка – вот что: «Ну и старшина… ну и старшина…» Как бы с удивлением, понял?
Сергей недоверчиво посмотрел на Тимофеева, нахмурился:
– Все равно не пойму я этих песен!
– Поймешь. Фугуем дальше.
– Э, да что из того? Какой толк?!
Сергей бросил на стол карандаш, поднялся и комкая в руке пилотку, вышел из класса. В коридоре остановился, задумчивый. На глаза попалось объявление, написанное крупными буквами на обратной стороне какого-то плаката: «Сегодня в 20:00 состоится комсомольское собрание. На повестке дня…».
Что там «на повестке» – Сергей не дочитал. Не до того было. До вечера он ходил хмурый. От встреч с Тимофеевым уклонялся, как если бы тот был в чем-то виноват перед ним. Сержант, заметив это, недоумевал: поссорились, что ли?
После ужина Сергей, по-прежнему мрачный, отправился в Ленинскую комнату. Здесь было уже шумно. Солдаты расставляли стулья, усаживались.
Тимофеев устроился на самом видном месте, в переднем ряду, и, когда увидел в дверях Сергея, приветственно махнул ему. Сергей вроде бы и не заметил его, сел в уголке, подальше от трибуны.
Он вяло прослушал докладчика. Слова тех, кто выступал с трибуны, тоже пролетали мимо его ушей. До него неясно доходили даже его собственные мысли. Мысли не мысли – сумбур какой-то в голове, обрывки фраз: «…каждая цифра поет… тире и четыре точки… Ох, уж эти проклятые тире да точки!».
Собрание, между тем, как это иногда бывает, застопорилось, желающих выступить не находилось. Председатель с улыбкой оглядывал примолкших комсомольцев:
– Смелей, товарищи, смелей… Нам есть о чем поговорить!
В переднем ряду взметнулась чья-то рука.
– Слово имеет рядовой Тимофеев!
Тимофеев сунул большие пальцы под ремень, привычно, даже с какой-то щеголеватостью оправил гимнастерку и направился к трибуне. Было видно, как заметались его глаза: вначале широко раскрылись, будто он увидел нечто необычное, затем по-восточному сузились, а когда заговорил, уставились в одну точку – в стриженый затылок понурого Сергея.