Собиратель - стр. 36
Колыванов курил, чувствуя, как стена отчуждения цементирует пробоину, а подлый слон радостно угнездился всем весом на давно насиженном месте. Раздражение и моральное напряжение, которые Николай Васильевич старательно прятал много лет, достигли, наконец, критической массы и выплеснулись волной, огромной, как цунами, и такой же безудержной. От накатившего гнева аж в глазах потемнело. Какого чёрта, подумал Колыванов, глубоко затягиваясь сигаретным дымом, какого чёрта я рефлексирую, как барышня на первом свидании, ах, что обо мне подумают, ах, что мне скажут. Я боевой офицер, у меня за плечами задержаний немерено и четыре ранения, я давно доказал и себе, и всем вокруг, что не трус, а сейчас боюсь первым начать разговор. А они, все трое, близкие и дорогие люди, не хотят делать мне больно. И Захар тоже не хочет. Четверть века назад не поговорили, потому что боль была нестерпимой. Но столько времени прошло! Хватит! Санджиев – человек закрытый, ему труднее сделать первый шаг к примирению. Но вот приехал же, стол накрыл, а это дорогого стоит. Может эту стену не Захар, а он сам возвёл у себя в голове и слона этого дурацкого придумал, а в действительности не было никогда ни стены, ни слона, истоптавшего душу.
Николай Васильевич решительно смял недокуренную сигарету в пепельнице и приготовился сказать: «Давайте выпьем за Сашкину память».
Ожил и пронзительно заверещал на столе Колывановский телефон. Все четверо вздрогнули, как воришки, застигнутые на месте преступления, и уставились на эпилептическое дёрганье смартфона. На дисплее высветился ряд цифр – не известно, кто звонит.
По какому поводу будут беспокоить генерала поздним вечером? Надо надеяться, что не с работы, а просто номером ошибся кто-то.
Колыванов ответил на звонок. Долго слушал, при этом они с Санджиевым пристально смотрели друг на друга. Само собой стало понятно: случилось что-то плохое. И Лиля с Татьяной тоже озабоченно запереглядывались.
Когда Колыванов закончил разговор словами «скоро буду», Захар Хонгорович поднялся из-за стола.
– Тебе нельзя за руль, давай ключи от машины, я поведу, – сказал он.
Это были, наверное, первые слова, обращенные от него лично Николаю Васильевичу за последние двадцать пять лет.
Всю патетику момента опять испортила Лиля.
– Куда ты собрался в таких штанах! – воскликнула она, хватая за руку мужа. – Разве можно в таком виде на людях показываться!
Захар Хонгорович оглядел себя, насколько это было возможно сделать без зеркала.
– Ночь. Темно, – невозмутимо ответил он. – Другой одежды нет. Поехали, Коля.