Собирание игры. Книга первая. Таинственный фьорд - стр. 18

пристальное внимание. Но вашему уральскому зрителю психологизм и отчуждение норвежца Ибсена, да и других скандинавов с их темой «разжижения мозга» не близки. Им даже «деперсняк» Достоевского и Чехова чужд! Людям-потребителям хочется «хавать» простенькое. Не желают они, чтобы их «распяли» ни на сцене, ни в зрительном зале! И вы умница, что начали работу в Филармонии. В вашей Перми прекрасный органный зал. Камерная обстановка. И чтение (декламация, игра) Ибсена, Стриндберга, Чехова и Бернарда Шоу в музыкальном сопровождении – великолепная находка! Это – ваше! Ваше здоровье!

Распорядитель сделал паузу, чтобы присутствующие могли выпить очередной тост и закусить. Затем продолжил:

– И, наконец, наш новый Чехов, Ибсен и Стриндберг, наш многоуважаемый драматург Ростислав Всеволодович. Вполне успешный писатель! Его пьесы лет двадцать назад шли по всей России! По его сценарию снят фильм о Рюриках. Интереснейший! Спорный. Мысль, что Рюрики – славяне, ярлы из скандинавского племени древних «русов» нам импонирует. Но история – тонкая, сложная, политизированная вещь. И мы с вами ещё вернёмся к творческим проектам… вашей компании. Но сейчас о другом… Вот кто может (и хочет!) написать Большую пьесу! Я не зря сказал: «Новый Чехов и Ибсен». Вот чья душа, чей ум созвучны нашему «северному» психоанализу, кто может и расплавить и разжечь мозги людей. Вот кто Судья себе! Вот кто «во всём хочет дойти до самой сути, в работе, в поисках пути, в сердечной смуте, до сущности протёкших дней, до их причины, до оснований…».

Да, «поиск и смута» привычно гнездились в опущенных уголках губ этого человека. Набрякшие веки могли свидетельствовать о возрасте и, конечно, о болячках уже пожилого человека. Но в случае с «успешным» Ростиславом Всеволодовичем всё было печальней. Он-то не считал себя «успешным», он считал себя «заблудшим» и не рискующим так обнажить совесть, так написать о «другой стороне», чтобы хоть чуть ослабла эта «петля сомнений», чтобы хоть какой-то свет появился «в конце тоннеля». Его страх был трусостью перед непознаваемым, невыразимым. И был ещё страх попроще, и трусость попроще… перед чем-то внешним, что (кто?) придёт и накажет… Уже наказывает… Кто он, этот внешний, Иной?

– У-у-у! Мы заканчиваем знакомство… Пора! Мы же на балу! – порученец как-то засуетился, посмотрев на часы – Следующая часть бала, (нет, не танцы пока, депутат вы наш вальсирующий), мы назовём её «Бал сорванных масок», даже сколотых. Ха-ха! – лицо герра Витольда вновь стало ядовитым, голос завибрировал опасностью и провокацией – «Да и нет не говорите… Вы поедете на бал?». Не слышу возгласов радости и аплодисментов… А,… ладно… – и он развернулся к сидящей по правую руку от него Татьяне Эдвардовне – Любезнейшая наша фрау Лучевая! Я бы хотел далее побеседовать с моими подопечными наедине… э-э… посекретничать…