Сны Лилит - стр. 17
Указатель на столбе подсказывает: «АЭРОПОРТ», и я выбираю это направление просто так, чтобы что-то выбрать. Мне нравится слово «аэропорт», оно деликатно напоминает на одиночество, расставание и неизвестность.
Разумеется, в моём хождении нет цели, но есть смысл. Оно помогает собраться с мыслями. Во всяком случае, прежде это срабатывало. Свой первый роман я написал на ходу. Смотрел на лица прохожих, бродил по закоулкам, пробовал на вкус рождающиеся в голове слова. Вот и сейчас город показывает мне свои живые картины, и я пялюсь на них, как на голое тело, чтобы наконец ощутить возбуждение и желание.
Повседневность даёт о себе знать разными звуками: электрически гудят троллейбусы, горячий ветер шумит в пыльной листве тополей и акаций, мать кричит девочке, бегущей к пешеходному переходу, в чьём-то кармане безответно звонит телефон, откуда-то доносится собачий лай. Лай собак всегда слышно дальше, чем звуки машин.
Один я молчу. И внутри меня ни звука, ни шёпота.
Я сворачиваю с широких улиц в неровные переулки. Здесь город тише, и шаги мои спокойнее.
«Герой идёт по городу, – думаю я, – он только что убил свою жену. И теперь просто идёт, потому что обрёл долгожданную свободу. Её тело сейчас лежит в ванне с холодной водой, а он пытается разобраться, что ему теперь делать, как уйти от наказания и смыть кровь. Или он отравил её? И она просто лежит на полу кухни с почерневшим от удушья лицом?».
Я пытаюсь придумать детективный сюжет, который бы начинался с этой сцены, но действие не хочет развиваться. Всё, что я могу представить, – это труп. Труп в шортах, которые похожи на ситцевые мужские трусы в крупный цветок.
«Написать историю от лица ребёнка. Простым языком. Он переживает развод родителей. Но он не может быть деятельным участником этой драмы, он её жертва и наблюдатель. А потом мальчик тяжело заболевает, и родители решают сохранить семью ради него. Они переживают сильную душевную трансформацию и даже решают завести ещё одного малыша. Но мы, разумеется, узнаём об этом только по скупым детским описаниям и деталям, которые сам ребёнок интерпретировать не в состоянии, а взрослый читатель видит между строк».
Идея хороша, вот только чуждо мне – писать от лица маленького мальчика. Ничего не выйдет. Я завязну в этом тексте на первой же странице, буду снова и снова переделывать предложения, искать нужные слова, не удовлетворяясь результатом. Я уже пробовал создать что-то в несвойственной мне манере и был разочарован.
Впрочем, есть ли она у меня – собственная манера? Что, если я ошибаюсь относительно своего писательского призвания? Да, существует какая-то сила, заставляющая меня писать. Но сила эта слепа, она толкает в спину, совершенно не заботясь о том, есть ли место для шага вперёд и в состоянии ли я вообще идти. Это мучение, и только. Может быть, отказаться от творчества вовсе? Больше не писать ничего и никогда, уничтожить все черновики и заметки, гнать прочь посещающие идеи. Постепенно все забудут о том, что я когда-то занимался литературой, издатель махнёт на меня рукой, я перестану чувствовать себя обязанным что-то творить. Но не будет ли это предательством по отношению к самому себе? Что, если я на всю жизнь останусь несчастным?