Сны Флобера - стр. 48
Тем временем Тамара Ефимовна прошла по краю лужи на асфальте: всколыхнулся импрессионистский замысел природы, облака были скомканы. Затем по деревянной лестнице она стала подниматься на солярий, плавно покачивая бёдрами. Местная диаспора котов вальяжно прохаживалась по перилам, лениво поглядывая на загорающих бездельников в ожидании подачки.
– Брысь! Брысь! – резко сказала она.
Скользя взглядом по загорелым телам, бугрящимся мускулатурой и бюстами, Тамара Ефимовна дошла до конца солярия, до волейбольной площадки, обтянутой высокой проволочной сетью, чтобы мяч не улетал в море.
Там она увидела Валентина, стоящего к ней спиной. Он похудел – на кефире и черном хлебе. «Кефир – напиток наслаждения, как говорят арабы!» – крякнув, приговаривал он у холодильника с бутылкой в руках. Она любовалась его ладным телом. Он был в синих спортивных трусах и кроссовках, без майки. Солнце стояло в зените.
Какой-то юноша, лежащий на подстилке, открыл глаза, снова зажмурился, нащупал рукой очки, надел их и стал разглядывать женщину, которую много раз видел на пляже, вновь отметив упругие смуглые ноги, крашенные красным лаком ногти. Юноша протянул руку, как бы случайно задел её щиколотку тыльной стороной ладони.
– Какие гомеопатические ножки! – сказал он.
Тамара Ефимовна потёрла ногу другой ногой, потом наклонилась и почесала.
– Простите, что? – спросила она.
Юноша поднял голову и поздоровался.
– А, это вы, Герман? – узнала Тамара Ефимовна пляжного знакомого.
– Вы знаете, Достоевский выразился однажды: «Какие гомеопатические ножки!» Вот я и вспомнил это выражение, глядя на ваши…
– Ах, молодой человек!
Рука юноши нажала на клавишу магнитофона, и в тот же миг из него полилась песенка: «…Y que palabras todo la parada arma geisha idu japon todo linda todo moso…»
Облако окотилось тремя очаровательными облачками. Воздух повеселел.
Не до веселья было Владику: его обживали голоса, они бессовестно пользовались им, превратив его сознание в тёмную камеру пыток. Все говорили разом: и тройка, и семёрка, и туз, и король, и дама, и валет… «Шапито какое-то!» – вставил он словечко. Окружённый книжными стеллажами, он ощущал себя книгой, раскрытой сразу на всех страницах. Однако страницы этой книги были исписаны чужими словами, а его собственное, единственное слово – «шапито», за которое он держался как за спасательный круг.
– Ну, хорошо. Я буду вашим писцом, совершенным писцом, – обречёно согласился Владик.
Один голос, нашёптывая на ухо, доверительно сказал ему, что только художник обладает даром выпасть из времени, как яичко из курицы.