Снова домой - стр. 40
– Она куда сообразительнее, чем ты думаешь, – повторил он после молчания, больше всего сам желая поверить собственным словам. – Сейчас она вне себя, но все равно любит тебя. Иначе не старалась бы так отчаянно привлечь твое внимание. – Он пристально смотрел в глубокие, потемневшие от горя глаза Мадлен. В эту минуту он больше всего на свете хотел сжать Мадлен в своих объятиях: если бы она была его женой, а Лина – его ребенком! Как бы в забытьи он обнял Мадлен, привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб. От этого прикосновения в висках у него сильно застучала кровь. Фрэнсис опомнился. Он выдал себя – поцеловал ее слишком страстно.
Мадлен отстранилась.
– Фрэнсис, что с тобой…
– Она любит тебя, Мадлен, – прошептал он, обдавая ее лицо горячим дыханием. – Так же, как и я. – Слова сами слетели с его губ. У него так долго недоставало мужества произнести их вслух, а сейчас они прозвучали на удивление легко и естественно.
Она отстранилась и взглянула ему в глаза.
Он склонился к Мадлен, желая вновь поцеловать ее и ожидая, что она скажет.
Мадлен вдруг улыбнулась:
– Ох, Фрэнсис, да ведь и я люблю тебя! Не знаю, что бы я делала без твоей дружбы.
Он почувствовал, как будто его кто-то толкнул. Потом осторожно привлек ее к себе. В глазах Фрэнсиса стояли слезы. Он чувствовал себя трусом: у него было две любви, и Фрэнсису не хватало духу выбрать между ними. Священник любил женщину, человек любил Бога.
Никогда раньше любовь к Мадлен не мешала его призванию: это было чистое чувство, не пятнавшее его отношений с Господом. В этом, по крайней мере, Фрэнсис убеждал себя, коротая долгие бессонные ночи.
Так все было до сегодняшнего дня. Сегодня он поцеловал ее, причем поцеловал не так, как целует друг или священник, а как любящий мужчина. И все сразу переменилось. Он произнес роковые слова, которые раньше не осмеливался сказать, и теперь со страхом в сердце ожидал себе приговора.
Но его самый большой грех был даже не в этом. Он просил Мадлен, умолял ее не говорить Лине правду.
Лину, его и одновременно не его дочь, Фрэнсис любил больше жизни. Но тем не менее он первый стремился как можно дольше скрывать от нее истину, даже зная, что это разбивает ей сердце.
И вот Энджел вновь оказался в Сиэтле. Неподвижным взглядом он смотрел на небольшое окно больничной палаты, наблюдая, как мелкие капли дождя стекают по стеклу. Из всех мест на земле больничная палата в Сиэтле была, пожалуй, наихудшим, где он мог очутиться. Прошлой ночью его доставили сюда вертолетом, в котором никто не знал, кого именно перевозят. Он был закутан, как мумия, с ног до головы.