Снежный Тайфун - стр. 39
Он любил, когда я сидела вот так – покорно, склонив голову и бросая на него лишь короткие взгляды снизу вверх. Мне нравилось ощущать себя его смиренной рабыней – это чувство возбуждало меня, ведь мой господин был велик, воистину велик. С этого обычно и начинались наши любовные игры. Я была его собачкой, его ковриком для ног, я выполняла любые его прихоти. Любовный пыл разгорался в нем с большим трудом. Мне приходилось стараться… И все же иногда у него ничего не получалось. И тогда он грубо толкал меня и, сказав что-нибудь оскорбительное, уходил, хлопнув дверью, оставляя меня рыдать и мучиться сознанием своей неполноценности, неспособности доставить удовольствие своему мужчине… Потом он, правда, приходил, с букетом и подарком, горячо извинялся, признавал свою неправоту… И в эти моменты мною завладевала упоительная эйфория… Проливая горячие слезы, я прощала его, зная, что буду прощать еще тысячи и миллионы раз… Я знала, что не оставлю его никогда, что бы ни случилось, и что разлучит нас только смерть. Связь с ним приносила мне такую сладкую боль, что я уже не мыслила без этой боли своей жизни. Я научилась наслаждаться ею… Моя жертвенная любовь возносила меня к небесам… Я казалась себе святой.
– Ева… – хрипло бормотал он, – Ева, я хочу поговорить с тобой…
– Конечно, любовь моя… – откликнулась я со всем пылом своей жертвенной души, – конечно…
Он не любил многословия. На влюбленный женский лепет он лишь снисходительно улыбался, при этом откровенно морщась. Он предпочитал говорить сам. Так он и покорил меня когда-то – он наизусть цитировал стихи Гейне, глубокомысленно рассуждал о разных высоких материях… Он это умел. Он не только был великим оратором; нет, он еще был истинным, непревзойденным покорителем сердец. Это получалось у него легко и непринужденно – что ж, с одной стороны, мне даже льстило, что у него такое множество поклонниц. Ведь возвращался-то он всегда ко мне… Заботился обо мне… Но все же в идеале я бы хотела от него такой же верности и преданности, как это было с моей стороны.
– Ева, дорогая… – произнес он как-то непривычно проникновенно (глубина чувств, кажется, вообще была ему несвойственна), – ты знаешь, мне так все надоело… – Он слегка наклонился и взял мои руки в свои. Невиданный порыв нежности!
– Что надоело, любовь моя? – чуть дрогнувшим голосом отозвалась я, млея от неожиданной ласки.
– Да все надоело! – Он вдруг резко откинулся на спинку кресла, выпустив мои руки; я даже вздрогнула. – Этот тупица Геринг, который не смог защитить мою столицу от русских бомбардировщиков, этот напыщенный индюк Борман, который делает важный вид, а сам ничего не понимает! Ситуация на фронте оставляет желать лучшего, детка, и это еще мягко сказано… А эти ничего не могут сделать, и лишь твердят: «Яволь, мой фюрер, яволь, мой фюрер!» Черт бы побрал этих русских! Никогда не предполагал, что может произойти что-то подобное… Проклятье! – И он как-то резко замолчал, не уточнив, что он имел в виду. Наверное, стряслось что-то страшное, оказавшееся выше его сил.