Снег к добру - стр. 26
– А он тебя видел? – Мариша помешала сахар в чашке кофе.
– Морду не повернув… Если не слепой, значит, бачив. Я же рядом стояла… Ноги биля колеса…
– Пей,– сказала Мариша.– И успокойся…
– А чего мне успокаиваться? – Полина засмеялась.– Я просто удивляюсь, что так получилось… Это ж сколько я его не видела? Больше тридцати лет. Не знала, живой он или нет, На фронте ведь могли убить…
Полина не сказала, что единственная мысль, которая всю жизнь тревожила ее, была связана с войной, с фронтом. Ей казалось, что брошенный ею Василий мог во время войны с горя не поберечься и погибнуть по глупости из-за нее, из-за Полины. Никому никогда она не говорила об этом, потому что разве об этом скажешь? Начнешь говорить, и получится, что ты о себе очень много воображаешь. Поэтому сейчас она испытала глубокое внутреннее облегчение, установив, что Василий жив и что живет он, судя по машине и каракулевому пирожку, хорошо. Значит, тогда, до войны, ничего плохого не случилось. И она с нежностью посмотрела на Маришу. Вон какая умная и красивая выросла дочка. Это ничего, что она так всю жизнь и называет ее Полей, и брат ее родной Сеня так же, она их не заставляла, а относятся они к ней – лучше не бывает.
– Ты, Поля, у нас загадочная,– сказала Мариша.– Я чем старше становлюсь, тем больше тебе удивляюсь.
– Вот еще новости,– засмеялась Полина.– Поудивлялась бы чему другому.
– Ты ведь отца не любила, когда к нам пришла?
– Что ты понимаешь? Вин з вамы залышився, ридных никого…
– А тебе двадцать лет, ты молодая, красивая, только что по своей воле замуж вышла… Твой поступок, Поля, прекрасен и непонятен… Поверь мне…
– Тю на тебя! – засмущалась Полина.– Скажешь же! Я и не раздумывала…
– В том-то все и дело… Я хорошо помню, как это было. Ты ж к нам пришла, а Сенька бросал в тебя кубики. Ты лицо закрываешь и идешь, идешь…
… Полина зажмурилась. Сенька, дурачок, целился тогда прямо в глаза. А Петр стоял молчал. И правильно. Ведь она сама все решила. Господи, ну почему она сама всегда за мужиков все решает!.. Когда у Петра жена погибла, попав под машину, Полину из конторы послали к нему домой, чтоб помочь. Ну она и пошла.
И помнит все, как сейчас. На улице была «мыгычка». Дождь не дождь, а так, мелким-мелким ситом просеянный мокрый колючий ветер. И болталось это серое сито над поселком уже который день, придавив к расхлюпанной земле черную шахтную пыль. А «мыгычкой», может, потому называли такую погоду, что в эти дни и рта на улице не откроешь, мыгыкаешь только, если о чем-нибудь спросят. Вот ее и спрашивали тогда: куда это она идет, если ее дом совсем в другой стороне? И она мыгыкала и кивала на итээровские дома, туда, мол, иду. Она поднялась по приступочкам и постучала в грубо окрашенную дверь. И сразу открыли. Она потом все переживала, как же это так дите ее не спросило, кто стучит? Открыл хлопчик, а сам стал в сторонку – заходи, мол, и бери что хочешь. Полина ничего мальчику не сказала, чего его пугать, лучше с отцом поговорить, вошла и тут же во все влюбилась. Мариша говорит: ты ведь отца не любила. Что она понимает, дурочка, хоть и у самой уже дочка? Вроде любовь знает одну дорогу и только по ней может прийти. Глупости! Никогда не знаешь, где это тебя подстережет. Вот она ведь была уже опытная женщина – муж-то у нее был ведь, что еще нужно бабе знать,– и сюда шла за детьми присмотреть, кой-чего сготовить, а оказалось – пришла за судьбой? За долей, как говорила ее бабуся.