Снег к добру - стр. 2
Тут, у окна, и Феде можно было дать объективную оценку – мальчик в хоре,– и это не имело никакого отношения к тому, что отточенные в положительных формулировках характеристики на него уже были подписаны. Эти тонкие сложности или сложные тонкости выдвижений – как хочешь их назови – Ася уже давно постигла.
В общем, Федя поехал, а Ася осталась. Понемногу пережила кризис, успокоилась. А теперь Федя вернулся. Борода, степень, курточка, плешь, трубка, жевательная резинка, слово «шокинг»…
– Тебя бы Москва расплющила,– сказал он в ту встречу.– Поверь мне на слово.
– Ладно,– ответила Ася.– Расплющила так расплющила.
– И знаешь, давай дружить,– предложил Федя.– Я могу стать твоим внештатным автором. Про что бы тебе накропать?
…На Майском празднике они оказались в одной компании. Федина жена Валя и Ася мыли на кухне тарелки. На Вале был франтовской брючный костюм и длинноволосый, пепельно-сиреневого цвета парик.
– Хочешь, продам? – сказала Валя о парике.– Мне он надоел.
– Я не решусь напялить такой,– ответила Ася.– Еще не доросла до понимания.
– Чего там понимать? – удивилась Валя.– Мода не требует понимания. Москва вся в париках. А тут иду по улице – оборачиваются. Темнота!
– Тебе не жалко было уезжать из Москвы? – спросила Ася.
– Знаешь, когда в любой момент можешь вернуться, не жалко…
– То есть как это – в любой момент? – удивилась
Ася.
– Я же не выписалась,– пояснила Валя.– Квартира за нами. Сдали одному аспиранту, он жену с собой привез… Такая любовь!..
– Разве так можно? – удивилась Ася.
– Не можно – нужно,– ответила Валя.– Нужно. Сын подрастет, поедет учиться, а у него – нате вам! – прописка.
– Не понимаю,– сказала Ася.– Значит, вы сюда не насовсем?
– Почему? Я в Москве жить не хочу, но прописку не отдам. В случае каких осложнений, мы с Федей договорились,– разводимся. Фиктивно, конечно…
– Треплешься? – В дверях стоял Федя, неодобрительно глядя на Валю.
– Аська своя! – махнула рукой Валя.– Своим можно. И что мы с тобой, первые?
– Загонишь ты меня в гроб своим языком,– сказал Федя и приобнял Асю.– Не слушай ее. Никуда теперь я из родных краев не тронусь.
Ася рассказала все Аркадию. Он не удивился, не возмутился. «Ну и что?» – «А ты бы мог иметь две квартиры? И там, и тут? Смог бы?» —спросила она. «Не дадут,– засмеялся Аркадий,– а то бы смог…» – «Не выдумывай! – оборвала его Ася.– Никто бы из наших не смог».
«Наши» – и сердце затопляла нежность. «Я становлюсь сентиментальной,– думалось Асе.– И пусть. Наших всегда буду любить».
…И почему ее так разволновал приезд Феди? Неужели сидит в ней старая обида? Ведь она тогда еще себя убедила: в логике «нужен мужчина» есть какой-то резон. Взять ту же любимую подругу Маришу. Два-три года от силы потребовалось, чтобы уяснить и ей, и всем вокруг, что любая работа, если она грозит «вечно женственному», для нее – катастрофа. А какая работа не грозит? Разве есть такая? Взять хотя бы это умиление в очерках о замечательных женщинах по поводу того, что они – это же надо! – со вкусом одеваются, красиво причесываются, следят за ногтями… Потому что всем ясно – времени на это не хватит. Самой талантливой женщине надо втрое больше усилий, чтобы чего-то добиться, чем самому завалященькому мужичонке. Нет, на Федю нечего было обижаться, и Ася не обижалась. А вот теперь он вернулся, и выяснилось, что обида – даже не обида, а что-то там все-таки шевелится. И это «что-то» не может простить Феде глупой болтливости, запаха жвачки, снисходительной манеры всех поучать. Не может простить разговора о «родных краях», показного, наивного простодушия. В общем, весь он, Федя, со своей Валей в сиреневом парике – ее, Асин, неприятель. И не только Асин. Мысли снова вернулись к «нашим». Когда учились в университете, называли себя «шестидесятниками». Слово это первым произнес Володя Царев, отличник и лидер всех студенческих движений. «Мы выходим в жизнь во времена славные шестидесятые…» Он был такой. В полемическом задоре мог создать любую неожиданную теорию. Из ничего. Из слова. Из дыхания. Трепач был вдохновенный. Но историки спустили на него собак. Неточно, неверно насчет во все времена славных; ври, ври, да не завирайся. Но Володя был как лев. И всех увлек этим определением. Стали называть себя «шестидесятниками». В самом слове была какая-то магия. Самоотверженность, бессребреничество, великодушие, нетерпимость к подлости, идейность, духовность. Вот в чем был смысл этого слова. Однажды она рассказала обо всем этом Олегу Воробьеву, когда они засиделись на кухне с его материалом. В голову не могло Асе прийти, что Олега это взбесит. «Болтовня! – возмутился он.– Чванство высшим образованием!» Ася не стала спорить. У Олега было девять классов и был талант. Он страдал от незнания каких-то вещей и, страдая, нападал на всех, проявляющих «осведомленность». Как вот сейчас. Она тогда увела разговор в другое. Это неважно, что Олег ругался. Он, по сути, тоже был «нашим», «шестидесятником». Живет Олег сейчас в Москве, в крохотной квартирке с двумя детьми, восемь месяцев в году – в дальних командировках. Шлет к праздникам открытки: «Скучаю по твоей кухне, по твоему чаю». Но разве приедет? Когда ему?