Смертная чаша - стр. 41
Незнакома ей таковая роспись. И вышивка такая незнаема. Да и в книгах буквиц сему подобных никто не чертит.
– Что за… узор?
Усмехается муж.
– Это, Дунюшка, узор иноземный. От трех держав совокупно получен. Вот посередке – след стрелы литовской, вот, наискосок, – отметка сабли татарской, а вот, с ними двумя в пересеченьи, – разруб от секиры немецкой, самый старый изо всех. В разное время обрёл, но на одно место пришлось. Только не пугайся, не отворачивайся…
А она-то уж и думать забыла, где там у ее мужа какая полоса лицо уродует и сколько уха у него не хватает. Не о том думала. Да и… по первости страшно, а потом обвыкаешь же.
Но тут… такая россыпь.
«Господи! – подумала Дуня. – Господи Иисусе! Какую же тяготу он принял… Господи! Да как же так? Отчего Ты боли ему отмерял полной чашей? Господи! Господи! Будь же Ты к нему милостив! Господи! Он же как мученик ради Тебя. Господи! Господи Боже! Какая жизнь у него, у моего… у моего».
– Страшно тебе? Или брезгуешь? – холодновато спросил Хворостинин, заметив ее застывший взгляд.
Она не брезговала. Она не боялась. Она больше ничего не боялась. Как будто озябшая, нахохленная птица подняла голову, расправила крылья и запела в ее сердце.
Дуня поцеловала мужа в самое перекрестье рубленого «узора». А потом прижалась к нему щекой и обняла Хворостинина крепко, как своё, как истинного, душою раз навсегда принятого супруга.
– Митенька! Родной ты мой…
Глава 9. Мятеж
– Федька! Кто ты таков? Ты мой брат молодший, близ меня ты как воробей близ орла. А ты что? А? Перечишь! Кто ты после этого? Да ты срамина! Ты объедь ядовитая! Ты перед кем меня позоришь? Перед другом моим самым лучшим, перед милостивцем! – Кудеяр положил руку Хворостинину на плечо, но ненадолго и с почтением.
– Не дам… – вяло отругивался Федор. – Батюшка не велел.
– Да ты посмотри, кто с нами? А? Ты разуй глаза и посмотри, невежа! Это зять наш и великий благодетель! Кто весь наш род от великого бесчестия спас? Ныне долг выплачен, и нам теперя никакого беспокою…
– Ну да, мной же и выплачен… – пробормотал Федор.
– А? Что? О чем ты там жалеешь? О копейках сущих! Копейки – наживем! Нашел, чем попрекнуть! А вот зятя оскорбить – дело последнее! Ты как считаешь, Федька, ну не последний ли стервоядец тот, кто зятьев обижает? А? И каких зятьев! Князь Митрей, ну хоть ты ему скажи! Тебя же сам митрополит с поста на скоромину отволок, так какая беда, если мы с тобой, яко одна семья…
– Уймись ты! Волчище! – Хворостинин помотал головой, яко конь от слепней. – Мне со женою жительствовать позволили, а не мясом себя набивать и не бражничать. Брат перед тобою на стол велел хлеба свежего поставить, да соли, да медку, да яблок мочёных… чего еще?