Смерть в душе - стр. 14
– А чего ты у них попросишь? – рассеянно спросил Гомес.
Он осматривал полотно с мрачным ожесточением. Он думал:
«Сколько воды!»
– Я у них попрошу чистоты, – сказал Ричи. – Это полотно…
– Что?
– Это ангельское деяние, – восторженно сказал Ричи. – Мы, американцы, хотим живописи для счастливых людей или тех, кто пытается быть счастливым.
– Я не счастливый, – сказал Гомес, – и я был бы негодяем, если бы попытался им быть, когда все мои товарищи или в тюрьме, или расстреляны.
Ричи снова цокнул языком.
– Старина, – сказал он, – я хорошо понимаю все твои человеческие тревоги. Фашизм, поражение союзников, Испания, твоя жена, твой сын: конечно! Но ведь иногда неплохо подняться над всем этим.
– Ни на одно мгновение! – сказал Гомес. – Ни на одно мгновение!
Ричи слегка покраснел.
– Что же ты рисовал? – оскорбленно спросил он. – Стачки? Резню? Капиталистов в цилиндрах? Солдат, стреляющих в народ?
Гомес улыбнулся.
– Знаешь, я всегда не очень-то верил в революционное искусство, а теперь и вовсе перестал в него верить.
– Так что? – сказал Ричи. – Значит, мы согласны друг с другом.
– Может быть, только теперь я думаю: не перестал ли я вообще верить в искусство?
– И вообще в революцию? – продолжил Ричи.
Гомес не ответил. Ричи снова заулыбался.
– Вы, европейские интеллектуалы, меня забавляете: у вас комплекс неполноценности по отношению к любому действию.
Гомес резко отвернулся и схватил Ричи за руку.
– Пошли. Я достаточно насмотрелся. Я знаю Мондриана наизусть и всегда смогу нацарапать статью. Поднимемся.
– Куда?
– На второй этаж. Я хочу увидеть других.
– Каких других?
Они прошли три зала выставки. Гомес, ни на что не глядя, подталкивал Ричи перед собой.
– Каких других? – недовольно повторил Ричи.
– Всех других. Клее, Руо, Пикассо: тех, кто задает затруднительные вопросы.
Они были вывешены у начала лестницы. Гомес остановился. Он в замешательстве посмотрел на Ричи и почти робко признался:
– Это первые картины, которые я вижу с тридцать шестого года.
– С тридцать шестого года! – изумленно повторил Ричи.
– Именно в том году я уехал в Испанию. В то время я делал гравюры на меди. Была одна, которую я не успел закончить, она осталась на моем столе.
– С тридцать шестого года! Но ведь в Мадриде есть полотна Прадо?
– Упакованы, спрятаны, рассеяны.
Ричи покачал головой:
– Ты, должно быть, много страдал.
Гомес грубо засмеялся:
– Нет.
Удивление Ричи оттенялось осуждением:
– Лично я никогда не прикасался к кисти, но мне нужно ходить на все выставки, это потребность. Как может художник четыре года не видеть живописи?
– Подожди, – сказал Гомес, – подожди немного! Через минуту я буду знать, художник ли я еще.