Смерть после полудня - стр. 26

Валенсия, если верить термометру, бывает еще жарче, особенно в те дни, когда дует африканский ветер, но вечером можно всегда вскочить в автобус или трамвай, что идет в порт Грао, и там выкупаться на общественном пляже или, если жарко настолько, что даже плавать тяжело, просто зависни в воде, едва пошевеливаясь, да наблюдай себе за огнями и темными яхтенными силуэтами, забегаловками и кабинками для переодевания. Здесь же, в Валенсии, в самую жаркую пору можно питаться прямо на пляже, в открытых павильончиках: за песету-другую тебе принесут пива с креветками и паэлью с рисом, помидорами, сладким перцем, шафраном и отменной морской живностью. А еще туда добавляют улиток, раков, мелкую рыбешку, крошечные миноги – и все это хозяйство пузырится и томится в глубоких сковородах оранжево-желтыми горками. За две песеты тебя угостят паэльей с бутылкой местного вина, и босоногая детвора будет резвиться на пляже, над головой тростниковая крыша павильончика, прохладный песок под твоими ногами, а в море рыбаки отдыхают после дневного зноя в своих черных фелюгах с треугольными парусами; если придешь поплавать завтрашним утром, те же лодки ты увидишь уже на песке, куда их вытаскивают шестерки быков. Три такие пляжные харчевни носят имя Гранеро в честь величайшего тореро за всю историю Валенсии, который погиб на мадридской арене в 1922 году. Мануэль Гранеро, проведший девяносто четыре боя годом ранее, оставил после себя лишь долги; все заработанные им полмиллиона песет ушли на рекламу, обработку общественного мнения, подачки газетным щелкоперам и в карманы паразитов. Ему было двадцать, когда его подкинул верагуанский бык, а потом еще разок, притиснул к основанию деревянной барреры и уже не оставлял в покое, пока под ударом рога череп не треснул, как глиняный горшок с цветами. Красивый юноша, который до четырнадцати лет учился на скрипача, а потом, до семнадцати – на тореро, после чего убивал быков, пока ему не исполнилось двадцать. Валенсийцы его боготворили. Сейчас в городе торгуют печеньем «гранеро», и в трех местах на местном пляже стоят соперничающие забегаловки с его именем. Следующим по счету любимцем горожан стал некто Чавес: набриолиненный, широкомордый владелец двойного подбородка и огромного пуза, которое он выпячивал, едва рога проносились мимо. Чтобы, значит, опасность была зримей. Валенсийцы – народ, как я уже говорил, боготворящий матадоров, – некоторое время сходили по Чавесу с ума. Помимо брюха и замечательной самоуверенности, он обладал парой гаргантюанских ягодиц, которые отклячивал всякий раз, когда втягивал живот, и все, что он делал, было преисполнено великого стиля. Нам пришлось наблюдать за ним на протяжении целой ферии. Если не ошибаюсь, в пяти боях, а ведь даже однократное лицезрение Чавеса – вещь нелегкая для неподготовленного человека. Так вот, как раз в последнем бою, когда он собирался ткнуть здоровенного миурского быка в шею, этот миура шею свою возьми да вытяни. Да подцепи Чавеса под мышку. Тот повисел там немного, после чего прокрутился на роге, показав полный оборот вместе со своим пузом. Немало утекло времени, пока не высохли слезы и подлечились порванные мышцы руки; сейчас он до того благоразумен, что даже не выпячивает живот вслед пролетевшему быку. Нынче валенсийцы его невзлюбили: теперь у них есть два новых идола. Я видел его где-то год назад; он был уже не столь откормлен, как в прежние времена и, даже стоя в тени, тут же вспотел, едва на песке показался бык. Впрочем, ему есть чем утешиться. В местечке Грао, портовом квартале Валенсии, откуда Чавес родом, в его честь назван общественный памятник. Мемориал, если угодно. Он чугунный и стоит на том углу, где трамвай сворачивает к пляжу. В Америке его назвали бы немудрено, по-простецки – «муниципальный писсуар», – зато здесь круглая чугунная стена украшена белой надписью: