Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга третья. Июль - стр. 55
Читать и писать Александра выучил отец по Часослову и Псалтири. Вскоре смышленый мальчик уже помогал отцу на клиросе. Когда же Александру исполнилось двенадцать лет, родители определили его в Тамбовское духовное училище. Окончив училище в 1830 году, Александр поступил в Тамбовскую семинарию, желая, как и его дед и отец, служить Церкви. Преподаватели училища и семинарии не могли нарадоваться на способного ученика. Вот что говорил об Александре один из его семинарских товарищей: «Гренков мало занимается, а придет в класс, станет отвечать, точно как по писаному, лучше всех». Александр очень любил изучать Священное Писание, богословие, историю и словесность (филологию). Но успехи в учебе не вскружили голову юному семинаристу, не заставили его, как это нередко бывает, возгордиться и поглядывать свысока на менее способных однокашников. Веселый, живой юноша, любивший пошутить и посмеяться, был душой компании и отличным другом.
О монашестве Александр в то время совсем не думал. Однако многие его знакомые – вероятно, старшие и духовно опытные – предрекали (как впоследствии вспоминал сам старец), что юноша непременно будет пребывать в монастыре.
За год до окончания семинарского курса Александр тяжело заболел, надежда на выздоровление была очень мала. Близость смерти и телесные страдания заставили юношу по-новому взглянуть на свою жизнь. «Я сказал: “Прощай, Божий свет!” И тут же дал обещание Господу: если Он воздвигнет меня от одра болезни, я непременно пойду в монастырь», – вспоминал преподобный.
Однако, даже окончив семинарию, Александр не сразу решился отречься от мира. Поэтому он не принял сана, а поступил на место домашнего учителя в одно помещичье семейство, где и пробыл полтора года. В 1838 году освободилось место преподавателя в Липецком духовном училище, и Александр занял эту должность.
Однако воспоминания о неисполненном обете по временам терзали его совесть. Александр и хотел бы исполнить свое обещание, и не решался, опасаясь, не было ли оно сделано слишком поспешно, – ведь нет ничего хуже, чем принять монашество и затем понять, что не способен или не готов идти по этому благодатному, но тернистому пути.
Вот что впоследствии говорил сам старец об этом периоде своей жизни: «После выздоровления я целых четыре года все жался, не решался сразу покончить с миром, а продолжал по-прежнему посещать знакомых и не оставлять своей словоохотливости… Придешь домой – на душе неспокойно; и думаешь: ну, теперь уже все кончено навсегда – совсем перестану болтать. Смотришь, опять позвали в гости и опять наболтаешь. И так я мучился целых четыре года».