Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга третья. Июль - стр. 34
Василий Иоаннович более двадцати лет состоял в браке с Соломонией Сабуровой, добродетельной христианкой, верной и доброй супругой. Однако все эти годы Соломония оставалась бесплодной, а великий князь хотел иметь наследника, чтобы после его смерти Московский престол перешел к его потомкам, а не к потомкам его родных братьев (ослепленный этой жаждой власти, он даже запрещал братьям жениться и иметь законное потомство, что впоследствии сыграло роковую роль для династии Рюриковичей). Потеряв надежду на рождение наследника от законной супруги, Василий Иоаннович решил развестись с ней и жениться повторно. Такое решение, в общем, было бы вполне естественно в языческом обществе, где главной целью и смыслом брака считалось деторождение. Но ведь Василий Иоаннович был государем христианского народа…
Митрополит Даниил, во всем потворствуя великому князю, одобрил его решение о разводе, хотя оно было противно православному учению о браке и словам Самого Господа Иисуса Христа: Что Бог сочетал, того человек да не разлучает… Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует (Мф. 19, 6–9). Но преподобный Максим не мог молчать при виде столь явного беззакония, причем творимого самим государем, который должен был служить примером для подданных. Преподобный написал великому князю письмо, в котором разъяснял ему несогласие развода с христианским учением и призывал государя не покоряться плотским страстям (к каковым относилось и безумное желание ради земного деторождения пренебречь Таинством Брака). «Того почитай истинным самодержцем, о благовернейший царь, – писал преподобный князю, – кто управляет подданными по правде и по закону, а бессловесные похоти своей души старается преодолеть в себе. Кто же побеждается ими, тот не есть одушевленный образ Небесного Владыки, а только человекообразное подобие бессловесного естества».
Столь прямое и смелое возражение не могло не вызвать гнев великого князя. Прежде не обращавший внимания на многочисленные доносы врагов преподобного Максима, теперь он дал полную волю его обвинителям. Состоялся суд. Максиму припомнили и обличение русских нравов, и «порчу» книг. Обвинили его также в изменнических сношениях с турецким послом (незадолго до того умершим, что для клеветников было весьма удобно – ведь мертвый не может ничего ни подтвердить, ни опровергнуть). Были даже обвинения в ереси.
Преподобный Максим решительно отверг обвинения в измене, а за возможные ошибки в переводах (о которых, заметим, он сам неоднократно предупреждал великого князя и духовенство) смиренно просил прощения, объясняя, как и раньше, что русский язык не родной для него и он мог ошибиться единственно по этой причине, но никак не умышленно. Кроме того, многие «ошибки», вменявшиеся ему в вину, были на самом деле более точным переводом греческого оригинала, на что преподобный также пытался указать в совершенном смирении. Но слушать его оправдания никто не стал: ведь суд над ученым старцем был вовсе не правосудием, но местью за оскорбленное самолюбие и обличенный порок. Преподобного Максима, этого благочестивого и строго православного монаха, осудили как еретика и приговорили к заточению в Иосифо-Волоцком монастыре, отлучив его от приобщения Святых Христовых Таин и посещения церковных служб. Такова была благодарность Руси своему любящему, искреннему и бескорыстному просветителю…