Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга первая. Март, апрель, май - стр. 51
Знаком избранничества и милости Царицы Небесной к отцу Ермолаю была выпавшая ему честь – первым принять от земли обретенный в Казани чудотворный образ Божией Матери. Явление Казанской иконы Богородицы знаменовало возрождение Казани из пепла страшного пожара 1579 года – и этот же чудотворный образ Пречистой, сопутствовавший ополчению Минина и Пожарского, соделался знамением воскрешения всей России из руин Смутного времени. И один из будущих спасителей Отечества, в ту пору – скромный священник Ермолай, сложил умилительный тропарь Казанскому образу Богородицы, который с тех времен и поныне знает наизусть и с любовью воспевает вся православная Россия: «Заступница усердная, Мати Господа Вышняго, за всех молиши Сына Твоего, Христа Бога нашего, и всем твориши спастися, в державный Твой покров прибегающим…»
Овдовев, отец Ермолай принял иночество с именем Ермоген и доблестно подвизался в подвигах поста и молитвы в московском Пудовом монастыре, на месте своего будущего мученичества. Духовная высота его жизни вызывала всеобщее изумление, и он был возведен на Казанскую митрополичью кафедру, стал преемником великих святителей Гурия, Варсонофия и Германа.
Когда в России возгорелась смута и в Москве воцарился Лжедмитрий I, орудие коварных иезуитов и властолюбивых поляков, – на защиту Православия восстали Казанский митрополит Ермоген и Коломенский епископ Иосиф. Еще не имея уверенности в том, что новый правитель – самозванец, да и не рассуждая об этом, святители не затрагивали политических вопросов. Они отстаивали святыню веры, требуя, чтобы полячка Марина Мнишек, с которой Лжедмитрий I собирался вступить в брак, торжественно приняла Православие, – Россия не должна иметь царицу-католичку.
Точно так же – не о политике, а о вере – ревновал святитель Ермоген среди бурных потрясений российской смуты. Не о правах на престол второго самозванца, Тушинского вора, говорил угодник Божий, но указывал на явное нечестие Лжедмитрия И. Святитель Ермоген благословил народ и на присягу польскому королевичу Владиславу, но при строжайшем условии, что тот примет Православие, прервет всякие сношения с Папой, выведет из Москвы поляков, явится защитником святынь русского народа. Лишь когда посягательства иноземцев и мятежников простирались на Святую Православную веру, святитель воспламенялся праведным гневом, делался непреклонен, огненным словом поднимал народ Божий на борьбу с врагами.
Русская история тех времен свидетельствует о тщетности и порочности любых политических расчетов, не сопряженных с попечением о духовности. Так, Борис Годунов до своего избрания на царство казался «идеальным правителем», самым умным политическим деятелем своего времени, – на троне этот властолюбец, объявленный молвою причастным к убийству святого отрока Димитрия, стал все более походить на мрачного тирана, приведшего страну на край пропасти. Затем бояре избрали править Россией еще одного «талантливого политика» – Василия Шуйского (1552–1612), считавшегося соучастником Бориса в сокрытии истины об убийстве царевича Димитрия. Царствование Василия (1606–1610) было недолгим и бесславным. Продиктованный политическим расчетом союз с иноверцами-шведами для борьбы с польско-литовскими интервентами, против которого восставал святитель Ермоген, привел к усугублению смуты. «Союзники» начали захват северно-русских земель. И наконец, попытка бояр опереться в борьбе с мятежом на сильную Польшу – предложение русского престола королевичу Владиславу – повлекла за собой польскую интервенцию. Лишь чудо Господне спасло державу от окончательной гибели. А возрождение России началось не при «умных политиках» и «крепкой власти», но в царствование совсем юного Михаила Романова, соборно избранного всем русским народом Божиим.