Слон меча и магии - стр. 22
Ближе, чем с отцом, – подавно.
Быть может, это и злило его? Или его ненависть ко мне не имеет под собой почвы? Я не знаю.
Но когда мы с Михаль решили стать ближе… Ближе, чем просто друзья… Отец нам не дал.
Я помню, как он привёл меня на нижние палубы, в зобровый хлев. Специально выбрал момент, когда животные паслись за Гуляй-градом. Там было грязно – до рези в носу воняло силосом и навозом. Тростник на полу был нечищеный – настолько, что лип к сапогам.
– Зачем мы здесь, барон? – спросил тогда я, привыкая к темноте. В каком-то стойле мычал напуганный зобрёнок.
– Не догадываешься, значит, хорёк? – отец улыбнулся так паскудно, как умеет только он.
Он провел меня в стойло, откуда раздавалось мычание. Театральным жестом отомкнул дверцу…
Меня затошнило.
В куче душного сена копалось огромное нечто. Розовое, мохнатое, оно пыхтело и будто жаждало зарыться в несвежий стог, разбрасывая в стороны какие-то рваные тряпки. Тогда отец подбавил в фонаре огня – и я оцепенел.
На сене блестело заплаканное лицо Михаль. С заткнутым тряпкой ртом, с кожей белее молока.
Она лежала мертвецом, боясь пошевелиться, но взгляд её был прикован ко мне. В совиных глазах не мелькнуло ни мольбы о помощи, ни какого-то подсознательного стыда. Осталась лишь ошеломляющая пустота.
– Так-то, паря! – закряхтело большое мохнатое нечто. – Посмотри, как трахаются таборяне!
И это был Цирон. Потный, волосатый с ног до головы подонок, который выбрал в жёны Михаль.
Отец тогда сказал, что это урок. Что привязанность к женщине – слабость. Но я…
– Хорёк! – крик асавула выдернул меня из омута воспоминаний. – Гляди по сторонам!
Обломанный сук чиркнул по куртке, и пришлось пригнуться. Перейдя на рысь, ватага асавула вошла под полог леса. Под копытами хрустели сосновые ветви, замшелые камни разлетались в стороны. Зобры фыркали, но упрямо пёрли через сосняк, взбираясь по песчаной насыпи.
– Гото-о-овсь! – протяжно заорал Нир.
Впереди забрезжил свет, и зобр асавула сиганул вперёд. Исчез за насыпью. Вслед за ним исчезали другие таборяне – один за другим прыгали в небытие. За холмом слышался шум сечи.
– Давай, вперёд, – прошептал я Храпуну, вынимая из седельной сумки сулицу с трёхгранным наконечником. – Ну!
Когда Храпун оттолкнулся от насыпи, солнце на миг ослепило меня. А следом тряхануло о землю так, что я чуть было не выронил сулицу. Впереди бушевал бой, навязанный Ниром.
На тракте рядком встали фургоны, запряжённые ишаками, – не меньше дюжины. А около них, теснимые разномастными шкурами зобров и чёрными крыльями таборян, толклись южаки. В сверкающей стали, с броскими значками и ярко-синими плюмажами на заострённых касках, они виделись чем-то игрушечным. Чем-то, что никак не годится для доброй сечи.