Сломанный - стр. 6

Глядя на Лизу сейчас, я понял, что, если бы у нас был второй шанс встретиться так, будто мы не были знакомы, я выбрал бы её снова. У нас было разное детство и разные обстоятельства взросления, но, кажется, мы травмированы сходным образом. Наши душевные шрамы складываются, как пазл. Цепляясь выступали и впадинами, вместе мы образовывали что-то более значительное, чем сумма нас двоих по-отдельности. И почему тогда я оттолкнул её так грубо и бесповоротно? Как ни крути, нужно разбираться в себе. Я достал телефон и настучал сообщение психологу, чтобы договориться о времени следующей встречи.

Из-за очередного утреннего опоздания меня попросили отработать во вторую смену. День получился долгим, суетным и совершенно пустым. Периметр моих передвижений в течение всей смены едва ли превысил несколько метров: три шага к кофемашине, разворот, пара шагов к раковине сполоснуть венчик или чашку, ещё пара шагов в сторону к миксерам для молочных коктейлей, ещё шаг, чтобы зачерпнуть лёд из холодильника, разворот и три шага к микроволновке, а затем на исходную к витрине с выпечкой (повторить в произвольном порядке до бесконечности). Через час такой рутины движения становятся текучими, а в голове дзен, как у тибетского монаха. К концу смены приноравливаешься настолько, что готовишь кофе с закрытыми глазами. Усталость наваливается уже потом, когда считаешь дневную выручку, и ещё больше, когда сидишь в метро, упершись затылком в тёмное стекло. Вот именно тогда не думать бы ни о чем, расслабиться, но не тут-то было. Мысли, как мухи в банке, жужжат и бьются о стенки, цыркают чешуйчатыми крылышками.

От метро до дома пара автобусных остановок, но я всегда хожу пешком. Ненавижу автобусные остановки с тех пор, как мать оставила нас с братом на одной вот из таких же и велела никуда не уходить, пока она не вернётся. Как сейчас помню, мы прождали её до ночи. Замерзли и боялись бродячей собаки, которая ошивалась поблизости и хищно поглядывала на нас. Я подбирал мелкие осколки кирпича и ледышки, которые находил под лавкой на остановке, и бросал в собаку. Она рычала и скалилась, но не уходила. Брат промочил ноги в талой луже, ему нравилось протыкать тонкие наледи палкой, ломаясь они приятно хрустели. Мне было пять, Дамиру (тогда ещё его звали Дима) – три года. Я помню, как надвигалась темнота, и как над остановкой тускло засветил фонарь, когда из ларька с противоположной стороны дороги вышел мужчина. Он приблизился к нам с братом, спросил, как зовут, спросил, где наша мать, угрюмо потоптался на месте, молча выкурил сигарету и велел идти за ним. Мы с братом так продрогли и устали, что тут же согласились. Мы плелись довольно долго дворами, мужчина нас не торопил, шел молча впереди и всё время курил. Наконец пришли к какому-то дому с крыльцом и выкрашенной синей краской металлической дверью. Мы зашли внутрь, и мужчина попросил нас подождать в коридоре на раскладных стульях. Сидеть на них было неудобно, сиденье подо мной всё время проваливалось, не давая опереться о спинку, так что приходилось балансировать на краешке. Дамир опустил голову на деревянный подлокотник и тут же заснул. Мне тоже хотелось спать, но не получалось угнездиться на стуле. Кажется, я заплакал, но негромко. Скоро к нам подошла женщина в синей форме с погонами. Странно, что я запомнил столько подробностей про остановку, но совсем не запомнил лицо той женщины в форме, вместо лица – пустое место, картинка из ужастика. Женщина подняла брата на руки и велела мне идти за ней. Она привела нас в комнату, сняла с нас верхнюю одежду, и положила спать на кровать с тонким матрасом, через который чувствовались пружины. Я уснул, как только голова коснулась тощей подушки. Проснулся как будто сразу, но за зарешеченным окном уже светало. Услышал в коридоре голос матери. Брат тоже проснулся, открыл глаза и, испугавшись незнакомой обстановки, пронзительно заверещал. Тогда дверь открылась и вошла мать. Глаза у неё были сердитые, а под нижними веками грязные размазанные потёки теней и туши для ресниц. Она схватила на руки заплаканного Диму, принялась трясти его и одновременно ругать меня. Я долго не понимал, в чем провинился. Потом до меня дошло, что я не должен был уходить с остановки с незнакомым мужчиной, потому что могла случиться беда. Какая ещё беда с нами могла случиться я тогда не сообразил. Теперь-то, конечно, ясно… Всё стало понятным со временем.