Сломанное небо Салактионы - стр. 55

Мысль, мешавшая сосредоточиться, наконец, созрела. Профессор взял в руку ладонь пилота и загнул тому четвертый указательный палец:

– Первое сообщение Моника отправила, едва увидела аборигенов. И в этот момент в нее попала молния.

Кутельский, не моргая, уставился в глаза Абуладзе.

– Профессор, молния?

– Да! – Лев Саныч повысил голос. – Коллеги! Молния, одновременно обесточившая Монику, челнок на орбите и всю электронику здесь, не случайна. Кто-то отреагировал на встречу Моники с аборигенами, лишил нас связи и окутал планету неизвестным полем. Мы заперты. И уровень зигрита, похоже, повышается.

– И что? – воскликнула Элизабет. – Как вы формулируете задачу, профессор?

Абуладзе промолчал, потому Роверто ответила на свой вопрос сама:

– Мы должны найти того, кто запер нас на Салактионе и понять, почему?

Что-то горело. Чарли Кутельский никак не мог понять: снится ли ему это или происходит наяву. Пилот находился в том пограничном состоянии, когда грань между реальностью и иллюзией истончается, почти исчезает. «И все-таки… Чем так пахнет?»

Запах плавленых проводов проник в ангар, и Кутельский сел на раскладушке. Прислушался. Волны плескались о борт гидроплана, но за стенкой, в домике геостанции, что-то шипело. «Она же робот», – вспомнил Чарли, застегивая рубашку. Он представил себе жужжащие под кожей Моники механизмы, внутренне содрогнулся и направился к выходу из ангара.

Когда Чарли вошел в дом, Элизабет Роверто хлопотала у плиты спиной к нему, а Моника, сгорбившись, сидела перед верстаком, на котором в идеальном порядке стояли колбы с жидкостями и лежали крошечные куски породы. Моника смотрела в микроскоп, а рядом на стеклянной подставке крепилось что-то белое и круглое. Кутельский разглядел микро-разъем, подошел ближе и ахнул.

С подставки на него смотрел глаз Моники. Девушка оторвалась от микроскопа, взглянула оставшимся глазом на пилота:

– Доброе утро, Чарли!

При виде пустой темной глазницы Кутельского передернуло от отвращения. Он суетливо застегнул на выцветшей форменной рубашке предпоследнюю пуговицу:

– Привет…

– Извини, придется потерпеть. Не слишком эстетично, но это ненадолго.

Чарли не ответил. Роверто обернулась с подносом, на котором румянились небольшие котлеты.

Из-за спины пилота хлопнул дверью душевой Лев Саныч Абуладзе.

– Вот это я понимаю! – профессор шумно принюхался и вытер руки о шорты.

Панели кухонных шкафчиков сияли, стол блестел, посудомойка журчала. Роверто перемыла посуду и отсортировала чашки к чашкам, бокалы к бокалам. Для эстетики освободившиеся поверхности Элизабет украсила салфетками из белого хлопка – об их существовании Кутельский не подозревал. «А профессор? Наконец-то, хоть кто-то поставил на место этого неряху!» – Чарли обернулся к Абуладзе – хмурый профессор скептически рассматривал рабочий стол и еле сдерживался от комментариев. Рабочий беспорядок в целом был сохранен, но образцы породы Роверто и Моника сгруппировали в линейном порядке, инструменты уложили компактно, а пыль и грязь удалили. Недовольный Лев Саныч наклонил голову к плечу, но помалкивал. Роверто проследила его взгляд.