Сломанная корона. Паганини - стр. 10
– Максимум принцесса, – смеюсь я, немного осмелев.
Леша тоже весело хмыгает, а я, уже совсем отойдя от шока, добавляю:
– Но вообще-то мы тут все принцы и принцессы. Принцы и принцессы рока!
– Да! – кричит Леша, и следом за ним покорная толпа.
Он подмигивает мне, а меня распирает счастье. Представляю сейчас свою улыбку!
– Думаю, я хочу вам кое-что показать, – обращается солист ко мне и другому счастливчику, оказавшемуся на сцене. – Ребят, я могу вас попросить? – на этот раз он адресует свои слова толпе. – На следующей песне, светите своими телефонами, и мы увидим звездное небо!
Последние слова были сигналом к следующей песне и к тому, чтобы погасили свет. И вся площадка действительно погружается во мрак с первыми же нотами. Остается лишь три прожектора с точным голубым светом, направленные на группу. Их лучи прорезаются сквозь толпу со спины, рисуя лучистый, яркий контур каждого присутствующего, но в то же время обезличивая их, оставляя сами тела абсолютно черными.
А потом я вижу это. Один за другим множество маленьких экранов загораются, прорезая тьму так же как звездный свет прорывается к нам сквозь столетия. Будто кто-то трясет влажной кистью с белесой краской над темным фоном. Прием не оригинальный, многие музыканты так делают на своих выступлениях, но это не мешает ему быть потрясающим.
Я даже не сразу поняла, какую песню пою вместе с группой. Губы сами находят правильные, родные слова. А ведь она называется «Ожил».
В тот момент я словно действительно оживаю после продолжительной, затянувшейся смерти длиною во все мое существование, после одиночества в толпе. Оказываюсь частью чего-то целого, чего-то гораздо большего, чем ничтожная я являюсь. Блуждающие в темноте нежно-голубые огоньки кажутся вовсе не хаотичным сборищем, а чем-то живым, дышащим и взаимосвязанным. Единым организмом-вселенной, который больше не выплевывает нас на обочину бытия, а дает место в общем замысле.
Я уже не различаю голоса Леши, своего и толпы. Мы едины.
Но лишь до тех самых пор, пока играет песня.
Потом нас провожают обратно в зал, уже, правда, не на те прекрасные места, что были вначале. Мы пристраиваемся сбоку, где едва видно – но я готова заплатить такую цену за увиденное и прочувствованное пару минут назад.
Мы были никем, прожекторными безликими манекенами-близнецами, пока нас не коснулось общее дело, момент сотворчества, и музыка.
Вторая половина концерта пролетает как в тумане. Вроде подпеваю, прыгаю, но после того, как я побывала на сцене, это уже не кажется мне таким примечательным. Словно бедняку позволили пару недель пожить, как дворянин, и теперь ему чрезвычайно трудно наслаждаться корой деревьев и картонной крышей над головой.