Слепая бабочка - стр. 37

– О да, теперь рютти. Рыжее. Как кирпич.

Щетину на подбородке тоже как следует натёр краской.

– Так-с. Теперь особые приметы. Воск, мучной клей, зола, свёкла.

– У нас нет свёклы, – сказала Арлетта.

– Нихт так нихт. Тут ещё помады для щёк немного осталось. Прикупить надо. Опьять расход, но с голым лицом выступать не комильфо. Та-ак-с. Палачьи в здешней стороне не есть гут. Криворукий они есть. Кто так уши резать? В Остзее не так. Там аккуратно работают. Тц-тц-тц. Старый шрам зальепим. Сверху лишай нарисуем, чтоб руки никто почём зря не тянул.

Кроме лишая в запасе у Бенедикта были бельмо на глазу, чирьи, болячки, пара бородавок.

Арлетта трудилась в поте лица. Грела, разминала воск, растирала краски.

– Ну как? Готово?

– Найн. Перебор, – вздохнул Бенедикт, – он должен быть обычный, а он есть вышел очень страшный. Запомнят его. Плохо будет.

Покряхтел, подумал, оставил только две бородавки, одну над бровью, вторую – под носом. Добавил веснушек. Приподнял верхнюю губу, сделал вроде заячьей.

Ночной брат лежал смирно. Может, он и возражал бы против такого надругательства, но, пока ты без сознания, спорить трудно.

– Ну-с, сойдёт, – решил, наконец, Бенедикт. Рост ни убавить, ни прибавить, но, пока он лежит, никто не разберёт, какого он роста. Всё, теперь он есть Альф.

– Такой страшный? – удивилась Арлетта. – Альф был милый. Я помню.

– У меня бумаги его остались, – снизошёл до объяснения Бенедикт, – не продал в своё время, продешевить боялся. Чистые бумаги всякому нужны. Вот только возраст. Этот, видать, из молодых, да ранний. В такие юные годы и уже каторжный. Года прибавить придьётся. Теперь по бумагам ему тридцать два будет. Шпильман Альф, с каната недавно упал, поломался. Поняла?

– Чего уж тут не понять, – сказала Арлетта.

На третий день пути Бенедикт сильно пожалел о своей доброте и без перерыва костерил Арлетту на четырёх языках, припоминая такие забранки, которых она прежде от него не слышала. Ночного брата искали свирепо, с особым пристрастием. У каждой деревушки повозку останавливали, осматривали, обыскивали. Дважды налетал конный патруль. Бенедикт плюнул и решил ехать с поднятым полотном. Во-первых, чтоб не портили, а то каждый так и норовит палашом рубануть, во-вторых, чтоб все видели – скрывать им нечего. Вначале Арлетта пряталась, но оказалось, что никто ею не интересуется. В конце концов, Бенедикт начал говорить смело, мол, шпильманы мы, это вот дочка, а это младший брат, весь переломанный, с каната сорвался. Арлетта изображала дурочку, ночной брат лежал в забытьи, и всякий видел, что приставать с вопросами к нему бесполезно. Бумаги у них были в порядке, а в гриме никто не усомнился. Шарахались от нарисованного лишая, плевались и крестились, заслышав про шпильманов, вымогали мзду, как же без этого, но пропускали. Бенедикт платил без радости, но и не споря. Арлетта тихо дивилась такой щедрости, но вопросов не задавала.