Сладкая месть коварному боссу - стр. 30
Ну да, она ведь тогда молча отвернулась и гордо ушла, а теперь словно и правда не понимает, какую лавину грязи и издевательств спустила с цепи с этим своим (вроде бы) невинным поступком. Как больно ему было смотреть на её удаляющуюся спину и понимать: всё кончилось, даже не начавшись, и как хочется встряхнуть в глупой надежде, что у неё откроются глаза и она всё же поймёт: он больше не грязь у неё под ногами, а достоин стоять на той же ступени и претендовать на место рядом с ней. Да, «из грязи в князи», да, бывший нищеброд, но зато сумел выползти из беспросветной нищеты и даже сбросить с «Олимпа» её зазнавшегося папашу.
Хотя нет, по-настоящему ему больно именно сейчас, потому что Евангелина находится всего в десятке сантиметров и при желании он запросто может не только до неё дотронуться, а сделать ещё массу вещей, о которых мечтает уже не один год, но в то же время она настолько далека, что кажется чужой. И пусть она не такая, как её самоуверенные родители, и не говорит гадости ему в лицо, но молчание подчас бывает куда ужаснее самых гадких слов, молчание в тот самый момент, когда ты ждёшь хотя бы одного-единственного слова.
Его пальцы, игравшие с её волосами, замерли, а потом выпустили девичью косу, из-за чего на лице Евы отразилось явное облегчение, ещё больше задевшее Макса. Так, значит, да? Старый недостиранный мишка нам ближе живого человека? Максим глядел на несчастную игрушку, которую девушка так отчаянно прижимала к себе, словно отгораживаясь от собеседника, и, к собственному стыду, отчаянно завидовал этому медведю, который прильнул к груди Ланской и был для неё таким желанным и важным. Почему, почему она так сердобольна по отношению к неодушевлённому предмету, но столь жестока к человеку, который, как оказалось, этот предмет воплощает?!
– А ты трусишка, Ева… – констатировал Державин. – И что-то мне подсказывает, что как минимум в одной из твоих версий я предстаю едва ли не кровожадным драконом, вознамерившимся испортить жизнь принцессе и помучить её перед тем, как сожрать…
– Максим…
– О, ты впервые назвала меня по имени, – перебил он. – Я уж было начал волноваться, не забыла ли ты часом, как меня зовут. В школе… ты ни разу со мной не заговорила, даже когда я обращался к тебе. А я ведь не пустое место, Ева. Что, поддалась общему настроению? Считала ниже своего достоинства даже слово молвить такому, как я? Или папочка запрещал?
– Запрещал, – зачем-то призналась она, хотя была совсем не настроена с ним откровенничать. Не после того, как он поступил с её семьёй. – А сейчас… я сама не хочу говорить, потому что ты… ты… – Ева не находила слов, чтобы выразить все те обиду и возмущение, которые её одолевали.