Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний - стр. 70
Он безостановочно ходил по проходу между нарами и произносил страстные, темпераментные монологи, в которых гневно обличал всех трусов, подлецов и предателей, которые оклеветали заслуженного человека и обманом запихнули его в тюрьму!.. И что в результате? Молодая Советская республика лишилась бесценного работника, преданного делу революции пламенного борца за народное счастье, что, безусловно, нанесло Советскому Союзу непоправимый ущерб. Каждый свой монолог он начинал со слов: «Дорогой Иосиф Виссарионович!..» Это имя пламенный борец произносил тихо, с такой проникновенной, с такой пронзительной интонацией, что можно было подумать, обращается он к верному другу своего далекого детства. Но постепенно голос его креп, звучал все громче и наконец переходил на крик. Функционер начинал размахивать руками, брюки, лишенные поддержки, падали на пол, что приводило оратора в совершенное неистовство. В такие мгновения остановить его мог только надзиратель, который заходил в камеру и мощным хуком снизу посылал борца с врагами революции на пол. После чего трое его сокамерников укладывали «нокаутированного» на койку и могли хоть ненадолго перевести дух. Но стоило «верному другу вождя» прийти в себя, как все повторялось сначала. На удачу его сокамерников, через три или четыре дня его вызвали на допрос, и больше он в свою Бутырскую обитель не вернулся. На его место поместили молодого человека, совсем еще мальчика, который почти безостановочно плакал, все повторял, что он ничего не знает, и звал маму.
Поэт-песенник производил тоже довольно странное впечатление. Был молчалив, сдержан, в разговоры с соседями старался не вступать. Но как только в камере появлялось какое-либо постороннее лицо, как то: надзиратель, уборщик, следователь или кто-то еще рангом повыше, – поэт преображался. Звенящим от восторга голосом он начинал читать стихи собственного сочинения, в которых прославлялся вождь всех времен и народов. А когда его уводили на допрос, еще долго можно было слышать его удаляющийся по коридору голос, выплевывающий под мрачные своды Бутырки здравицы в честь великого Сталина. Кончил поэт тем, что был отправлен в тюремную психушку. Что с ним стало потом, история умалчивает.
В этой «компании» только профессор более всего походил на нормального человека. Он первым делом ознакомил дядю Антона с тюремными порядками и преподал ему самый главный урок поведения на допросах: «Не пытайтесь вести себя, согласно нормальной человеческой логике. Не пытайтесь доказывать очевидное и не думайте, что вам удастся достучаться до их разума. Ни в коем случае!.. Заставьте их играть в свою игру. Они – в шашки, вы – в шахматы; они – в домино, вы – в лото. И так без конца. В конце концов им это надоест, и они отвяжутся. Вот я, к примеру. Меня обвинили в шпионаже, и я, чтобы не мучить ни себя, ни их, тут же согласился: да, я – шпион. Как они ликовали!.. Чуть не лобызали в уста!.. Но я их пыл тут же охладил. Согласился, что шпионил в пользу… Лихтенштейна, и все тут. Если бы вы видели, как они огорчились! Лихтенштейн их совсем не устраивал. Слишком карликовое государство, и шпионаж в его пользу звучит как-то по-детски, несерьезно. Попробуй рапортовать начальству, мол, диверсанта из Лихтенштейна разоблачили! Сам за такие шутки в места не столь отдаленные загреметь можешь. Меня ни расстрелять, ни в лагерь отправить нельзя: весь ГУЛАГ со смеху помрет. О!.. Они были очень щедры: предлагали на выбор чудесные страны. Одна лучше другой! Германия, Франция, Италия, Греция, наконец!.. Но я стоял на своем: Лихтенштейн. Хоть ты тресни!.. И что вы думаете?.. Они от меня отстали, уже три недели никуда не вызывают. Советую вам последовать моему примеру. В нашем с вами положении это единственный выход».