Скутаревский - стр. 34
Но вместо этого он засмеялся.
– А ну, читайте… быстро… закон об электрическом смещении, – строго приказал Сергей Андреич, уставляя длинный палец в растерявшегося тамаду. – Ну!.. полное смещение сквозь любую замкнутую поверхность, – подсказывал он, и злые ноздри его играли, – в направлении изнутри наружу… ну, чему равно? Я знаю, для вас электричество – это если сургуч потереть о штаны…
Личность поблекла и растерялась; Сергей Андреич переходил в наступление, и никто не спешил на помощь к избиваемому. Барышни снова смеялись, но кружок редел, потому что следующий удар Скутаревского мог прийтись по любому из них. Кто-то догадался запустить граммофон, тотчас же несколько пар, склеившись, каталептически заходили по комнате. Длинный стол с остатками закусок оказался сдвинутым к стене; комната наполнилась шарканьем ног и шипеньем разъезженного эбонита, а перед Сергеем Андреичем сидел уже он сам, Арсений. То ли от вина, то ли от сознания, что сейчас произойдет очень значительный разговор, он был бледен и неестествен, но насмешлив. Возможно, несмотря на всю неприязнь к отцу, он трусил этого прямого и грубоватого человека.
– Что ж, выпьем, – сказал, разойдясь, старший и придвинул бутылку. – Пьешь?
– Nisi falemicum[1], – и вызывающе взмахнул бровями. – Пришел посмотреть? Да, живу смешно. Чего ты все на Нинку смотришь… нравится?
– Где ты ее достал?
– Так, зацепил мимоходом. Эй, Нинка, ты отцу нравишься! – покричал он, обернувшись, и та прищурилась с готовностью. Они по-мужски, скрытно посмеялись, отец и сын, но и это не прибавило близости. – Хочешь курить? – И протянул коробку.
– Вот ты даже не знаешь, что я не курю. Дверью в дверь живем, а как чужие.
– Чужие… Это похоже.
И умолк; так умолкают, вспомнив о покойнике. Тут оправившийся тамада наклонился к Арсению спросить о добавочном винном запасе.
– Пошел вон… и потом уйми того вертлявого купидона в углу! – внятно прошелестел Арсений.
– Откуда ты их набрал, Сеник? – все щурился отец. – Ведь это все прохвосты, у них финки в карманах!
Тот оглянулся на танцующих, и опять Сергей Андреич удивился тому ужасному равнодушию, которое светилось в глазах Арсения. Танец был прост, понятен и доступен даже при ожирении сердца; когда-то очень модный в Европе, теперь он сходил со сцены, но весть об этом еще не докатилась до Арсеньева захолустья.
– Да, ты, пожалуй, прав. Все это – подполье. Беру тех, какие есть, – и глотнул отцовского вина. – Где ты купил такую мерзость?
– …по-моему, ничего… кисленькое.
– …такое пьют на открытии бань! – Он налил себе другого. – Мне сказали, ты недоволен станцией?