Скульптор - стр. 18

Ира улыбнулась – да, папулька любит ее любую, для него она всегда принцесса. Но ее-то не обманешь, она свой нос каждый день в зеркале видит!

Она отвязала радостно прыгающую вокруг нее Марту и посмотрела в окно Олега. Его не было, хм. А она наделась, что он выглянет проводить их. Ладно, разберемся. И, увлекаемая Мартой девушка пошла на выход с больничной территории. Так, надо Марту отвести домой, а самой подготовиться к вечеру. Ой, блин, а у нее же голова не покрашена! Хорошо, что «Улыбка радуги» по дороге.

Весело шагая, Ирина шла по улице, строя в уме свои, девчоночьи, очень важные планы и чуть было не прошла мимо магазина. Привязав Марту, она забежала в магазин и, мельком глянув на себя в большое зеркало напротив входа, шагнула к полкам с краской для волос, и вдруг застыла как вкопанная. Потом сделала шаг назад и развернулась лицом к зеркалу. Уставилась на свое отражение, потом подошла поближе, подняла руку и погладила нос. Протерла глаза, еще раз ощупала свой нос со всех сторон, опять внимательно всмотрелась в собственное отражение. Постояла так, не отрывая глаз и разглядывая свой аккуратный и очень симпатичный носик без всяких признаков уродливой горбинки. Потом задумчиво развернулась и вышла из магазина, так и не вспомнив про краску для волос.

Очень интересно. Я – то валялся на больничной кровати, то вскакивал и шагал по палате от окна к двери и обратно. Что вообще со мной произошло? Откуда ЭТО во мне? Что ЭТО такое и стоит ли мне бояться? В свои двадцать пять, благодаря болезни, я прошел через многое из того, что нормальные люди, возможно, никогда так и не узнают. По крайней мере, в столь юном возрасте. Самым страшным из всего для меня была жалость – жалость в глазах тех, кто хорошо относился ко мне. Жалость в глазах сердобольных девушек и женщин, жалость, которая была похожа на знаменитый марш Шопена. Не знаю, почему именно с этой музыкой у меня ассоциировалась женская жалость, но она казалось мне именно такой – одновременно строгой и торжественной, и в то же время, разрывающей душу от беспросветной тоски по утрате.

Жалость в глазах мужчин – взрослых мужчин, похожую на смущение. Они словно бы извинялись за то, что у них в этом плане все хорошо, но одновременно говорили: не бери в голову, бывает и хуже – держись, ты же мужик!

Ну и конечно, жестокость подростков, не научившихся еще сдерживать свои чувства, старающихся держаться стаи, быть как все, но и, одновременно, выпендриться чуть больше других, хоть так обращая на себя внимание.

Сначала я старался делать вид, что не замечаю, но это было неправильное поведение среди подростков. Поведение, демонстрирующее слабость и поэтому провоцирующее еще большие нападки. Тогда я разозлился и стал драться, всегда выступая инициатором драки. Кажется даже, что в своем богатом, детском еще воображении мне подсознательно хотелось, чтобы меня убили. Я нападал, невзирая на лица, возраст и количество тех, кто решил посмеяться надо мной. Меня били, конечно, порой очень сильно, здоровяком я никогда не был. Скорее, наоборот, высоким, тонким юношей, выше многих сверстников. Да и спортом я никаким никогда не занимался, если, конечно, не считать уроков физкультуры в школе и непродолжительного увлечения спортивной стрельбой. Но ссадины и синяки не пугали и не смущали меня, они меня злили. И, время от времени, а с годами все чаще и чаще мне удавалось наносить чувствительные повреждения соперникам в драках. Именно соперникам – во множественном числе, потому что чаще всего приходилось нападать на целые компании, но мне всегда было безразлично, сколько их там. Я учился и, думаю, из меня, в конце концов, получился неплохой уличный боец. И вот тогда меня стали обходить, меня перестали обзывать. Со мной стали здороваться школьные хулиганы и даже предлагать дружбу. Я понял, что они стали по-своему уважать и даже побаиваться меня, ведь, несмотря на побои, я никогда ничего не прощал и не оставлял без ответа, я всегда мстил. Именно это стало моим подростковым кредо – удар за удар, зуб за зуб, глаз за глаз. Если не получалось отбиться сразу, я выслеживал их по одному со здоровенным дрыном в руке. И если потом они меня снова били, я опять мстил, и так до тех пор, пока они не начинали бояться меня. Сумасшедших и безбашенных всегда боятся, а именно таким я стал в глазах многих.