Скорее счастлив, чем нет - стр. 4
На моей половине комнаты громоздятся стопки непрочитанных комиксов. Я накупил их по дешевке – от семидесяти пяти центов до двух долларов – в моем любимом магазинчике и от корки до корки читать не планировал. Мне просто нравится хвастаться своей большой коллекцией, если заходит кто-то из друзей побогаче. В прошлом году вся школа подсела на «Темные стороны», и я тоже подписался, но пока только пролистал пару выпусков, поглядел на рисовку.
Если книга действительно меня цепляет, я рисую на полях свои любимые моменты: в «Мировой войне Z» – выигранную зомби битву при Йонкерсе, в «Легенде о Сонной Лощине» – появление Всадника без головы, ведь он единственная изюминка этого посредственного ужастика. А когда читал «Скорпиуса Готорна и Узника Аббадона» – это была третья книга моего любимого фэнтези-цикла про юного мага-демона, – я нарисовал, как Рассекающие чары Скорпиуса раздирают ужасного Аббадона пополам.
Но в последнее время у меня с рисованием туговато.
Душ всегда нагревается по нескольку минут, так что я включаю его и иду проведать маму. Стучу в дверь спальни – нет ответа. Но телевизор включен. Знаете, если у тебя остался в живых только один родитель и он не отвечает на стук, сложно не вспоминать, как твоего отца нашли мертвым в ванне, и не думать, что за дверью маминой спальни тебя поджидает сиротская доля. Так что я захожу.
У мамы как раз заканчивается второй за день тихий час под серию «Закона и порядка».
– Как ты, мам?
– Нормально, сынок.
Теперь она почти перестала называть меня «Аарон» или «маленький мой». Конечно, второй вариант никогда мне особо не нравился – особенно если она говорила так при моих друзьях, – но по крайней мере это выдавало, что у нее еще сохранились какие-то чувства. Теперь от нее осталась лишь оболочка.
На ее кровати лежит недоеденный кусок пиццы, которой я принес ей из пиццерии, пустой стаканчик от кофе, который я купил в другой забегаловке, и пара брошюрок Летео – их мама набрала сама. Она с самого начала верила, что их операция – не надувательство, но это ничего не значит: в сантерию она тоже верит. Мама надевает очки – они выгодно скрывают впадины, появляющиеся у нее вокруг глаз от бесконечной работы. Пять дней в неделю мама – соцработник в Вашингтонской больнице, а еще четыре вечера – мясник в супермаркете. Только благодаря этому у нас все еще есть пусть крошечная, но крыша над головой.
– Пицца невкусная? Еще чего-нибудь принести?
Мама не отвечает. Слезает с кровати, оттягивая пальцем ворот старой рубашки, доставшейся ей от сестры: «нищенская диета» как раз постройнила маму настолько, чтобы в нее влезть, – и обнимает меня так крепко, как не обнимала с самой папиной смерти: