Сколько ты стоишь? - стр. 22
Я разбудила Елену и, пересказав ей последние новости, спросила, не хочет ли она посмотреть на поединок.
Елена хотела. Мы сели у зеркала, которое я принесла ей из Кании, где этот предмет интерьера не был роскошью. Я стукнула ногтем по стеклу, и, когда рябь улеглась, мы увидели Эрика в белых матовых доспехах и отца Елены, напоминающего медведя, в два раза крупнее вейстерского короля – в чёрных доспехах. Поединок уже был в разгаре, короли кружили по небольшой площадке, солдаты – в основном вейстерцы – подбадривали. Эта дуэль не была красивым представлением: доспехи в ту эпоху ещё были слишком тяжёлыми, а люди в них – слишком неповоротливыми, чтобы поединок сделался зрелищным. Никакой грации, акробатики, плавности. Только скрежет металла и мечи, которыми рыцари орудуют, почти как бойцы – дубинками во времена моей молодости.
Елена наблюдала с горящими глазами, как девочка, которая смотрит невероятно интересное представление. И, когда Эрик перерезал её отцу сначала сухожилие на левой ноге, а потом (король Силии очень символично упал на колени) отсёк ему голову, принцесса только задержала дыхание. И улыбнулась.
Тем более удивительно мне было тем же утром увидеть её в церкви не во время обязательной молитвы. Стоя у алтаря на коленях, смиренно опустив голову, принцесса горячо молилась – но не о душе своего отца, милосердии завоевателя к себе, брату или стране. Она страстно шептала: «Пусть будет по-моему, пожалуйста, пусть всё будет по-моему!»
В тот день в школе приспустили флаги, и все – от учениц до учителей – надели траур. Забавно, но даже в чёрных глухих одеждах Елена смотрелась, как сбежавшая с шабаша ведьма – с её-то рыжими непослушными волосами и личиком лисёнка. Она позволила утешить себя фидельскому графу – тот теперь был её телохранителем и уж конечно никто не удивлялся, видя их вместе.
А Елена дурила ему голову строками из Святого писания и своими притворными слезами. Я лично видела, как она закапывает в глаза луковые капли с примесью белладонны. Уж конечно она образцово рыдала после таких экзекуций.
В общем, тот день для принцессы удался, кроме разве что вечера – его испортила директриса. Тоже в трауре, как обычно строгая и холодная, она явилась к принцессе в спальню и, глядя, как Елена всхлипывает у портрета отца, выплюнула: «Гореть тебе в аду!»
– Что это с ней? – удивилась принцесса, когда директриса ушла.
Я пожала плечами, не став говорить, что сын герцогини погиб этой ночью – как и сотни силийских солдат. И всё из-за того, что их принцесса очень хотела быть свободной и независимой. Елена бы не поняла горя их сестёр, жён или матерей. «Отец же им платил», – сказала она мне однажды в ответ на подобный комментарий. Принцесса была уверена, что всё в жизни продаётся и покупается – и у всего, соответственно, есть цена. Для меня её юношеский цинизм был смешон.