Склейки - стр. 21
Тут у следователя в глазах появляется интерес:
– Ольга была?
– Ну да, она заходит очень часто.
– Точно была?
– Точно. Я шла домой, спускалась по лестнице, а она и Виталий Борисович вышли на площадку – я обернулась на скрип двери.
Не говорю про поцелуй. Мучилась всю ночь, а потом решила: не буду.
– Так. Кто еще?
Пожимаю плечами:
– Это те, кого я точно помню. Наверняка, был еще кто-то. Но народа все время так много, все так быстро приходят и уходят, что не помнишь, было это в тот день, или в другой. Кто-то мог быть в рекламе и бухгалтерии. Диджеи на радио.
– Хорошо, Оксана Викторовна. Еще один вопрос: руки Эдуарда Васильевича… Вы не помните, когда вы увидели тело, были ли на них наручники?
– Что? Наручники?
– Да. Когда мы приехали, его руки были скованы за спиной наручниками.
– Нет, – я качаю головой, – я не помню наручников. Когда я зашла, увидела сначала ноги, потом – свитер, а выше – камеру… Рук не видела.
Моя губа начинает дрожать. Я вспоминаю серо-сине-черно-белые тона студии и пятно крови: тоже черное, но по-другому, ярко.
Платок достаю быстро: он у меня в рукаве – мама засунула за манжету, как в детстве, перед походом к стоматологу, чтобы можно было сразу найти.
– Но если бы руки были скованы за спиной, вы увидели бы их? Должны были бы увидеть?
– Думаю, да, – соглашаюсь, сморкаясь в платок.
– А кто был на телеканале тем утром?
– Не знаю. Я видела только дядю Пашу, водителя. Но он заходит в офис только за зарплатой. Должен был быть Дима – наш оператор, диджеи, может быть, уборщица. Не знаю.
Выхожу из подъезда: мама уже здесь. Обнимает меня и ведет в кафе пить горячий чай.
Появляюсь в офисе поздним утром. Надька уже успела вернуться со съемки: стоит посреди кабинета в шубе и с микрофоном в руках, внимательно слушая Анечку:
– …фингал на пол-лица, – размахивая руками, говорит та.
– У кого? – бодро спрашиваю я: надо делать вид, что настроение – хорошее.
– У Ольги.
– У какой?
– У Лапули.
И Анечка, понимая, что я не отстану, рассказывает мне заново:
– Я вчера была в милиции. Подхожу к подъезду – Лапуля навстречу. На лице – темные очки, под очками – фингал, огромный, не скроешь. Синий, свежий.
– И откуда, интересно, фингал?
Надька и Анечка пожимают плечами и молча расходятся: в кабинет входит Данка.
Вчера мне казалось, что не бывает ничего хуже, чем день без единой свободной минуты. Сегодня думаю, что самое отвратительное – день, гудящий от безделья, словно ведро, по которому бьют палкой. Глаза устали от компьютерных пасьянсов, которые я раскладываю, пока Данка лихорадочно ищет новости; уши – от телефонной трубки, которую я беру, когда Данка уходит курить. Время идет, и хочется делать что-то, что отупляет не так сильно, как пасьянсы или набор бесчисленных телефонных номеров.