Склерозус вульгарис, или Русский поцелуй - стр. 19
Смешно, часы потерял. Хорошие были, швейцарские. Река Катунь дань взяла.
Я вообще стал, как понимаю, немного святым. Ни от чего не огорчаюсь. Раз уронил часы в Катунь, значит, ей нужнее. Ну не идиот ли? А где диалектический материализм?
Вот однажды пришли двое. Охотники, из села Прижимки. Еды принесли много. Попросили разрешения ночевать. Да кто откажет-то?
Пьем чай. Конечно, про погоду, что, старики бают, зима будет «чижолая».
Наконец один, видно главный, мне и говорит, так тихо, мирно: «Ты, мил человек, не обижайся. Но по округе…» – это километров двести – триста – «…слух прошел, что ты поселился как отшельник и святой человек. Не держи гнева на нас, но поведай, верно ли, что бабы судачат по вечерам, когда пряжу прядут? Мол, ты возродился в Питирима-отшельника и многое тебе открыто. Нас, скажу честно, особо интересует излечение, ибо докторов и фельдшеров в наших глубях отродясь не бывало. Ежели что, то травки да бабкины наговоры али везти в поселок. Это по Катуни бежать за триста верст, далече однако. Как ты, мил человек, думаешь? Да и как тебя звать? А то неудобно. Вот тут я, охотник, меня зовут Пахом. Мол, вся сила в ём…»
Посмеялись.
«…А мой дружок – сосед, зовут Ефимием. Он из крестьян. Выращивает. Вот с этого мы и живем. Тебя-то как звать-величать?»
Ну, крутить нечего. Я честно сказал, звать Арнольдом. Батюшка был Лазарь.
«Святое имя», – уважительно отметили гости.
«Я вовсе не знахарь, не лечебных дел мастер и просто ушел от мира, – рассказываю. – Мир для меня стал тяжелый».
Я почувствовал, что заговорил уж как реальный отшельник. Не объяснять же местным, что меня заказали.
«Может, ты травник? У нас в травах большая сила заложена. Мы имя и спасаемся. Коли лихоманка или поясницу схватит».
Тут меня дьявол дернул.
«Коли поясница, возьми зверобой да с солодкой. На пол-литра водки – все как рукой сымет».
Говорю, а сам думаю: «Что я несу, что я несу?!»
Но гости мои покивали головами, и улеглись мы спать. Я, как всегда, камень привалил ко входу. Береженого и бог бережет.
С тем утром мужики и ушли. Часы при них были, и утра того было восемь часов. Я их проводил и долго видел, как две фигуры уменьшались в ущелье. Моем, пустынном, по которому бежит очередной ручей. Напоить Катунь.
«Скоро снег пойдет», – подумал я и стал пилить очередной сушняк.
Дров было сколь хошь.
Мне неожиданно на самом деле стало казаться, что я и есть тот самый Питирим, который был кровавым Кудеяром.
Арик вдруг приподнялся и довольно сильным баритоном, даже скорее баритональным басом, пропел: