Скелеты - стр. 26

– Это судьба, – заявила она. – Ты чем-то занят сейчас? Я бы прошлась, посмотрела город…

– Нет! – обрадовался он. – Не занят. Ты не представляешь, как мне не хочется идти домой.

– Представляю.

Они зашагали по аллее. Улыбаясь друг другу, откровенно друг на друга таращась.

– Расскажешь, что ты делаешь на улице в такую рань?

– Сигареты покупаю.

– Восемь лет не покупал и…

– А давай начнем с тебя, – увильнул он от темы. – Ты надолго прилетела?

– Насовсем. Тошнит от суси.

– И как тебе родина? – он окинул жестом убегающий вдаль пустырь, кучки собачьего дерьма, остов гаража и рыжие холмы на горизонте.

– Я в восторге. Угадай, кого я встретила вчера, сойдя с автобуса? Чупакабру!

– Его встречают все здешние возвращенцы! – засмеялся Ермаков.

Ему было четырнадцать, а ей двенадцать, когда они поцеловались. Без языков, но в губы. Это он помнит?

– Но как тебя туда занесло? Не было страшно лететь одной?

– Я и тут была одна, – пожала плечами Ника, – мама умерла в две тысячи седьмом… про брата ты знаешь. Я полтора года проучилась в горном, но быстро поняла, что профессия геодезиста – это не мое. Бросила учебу, пошла работать официанткой, потом барменом. Не то чтобы официантка – «мое», – торопливо добавила.

– А танцы?

– Ну, я же в нашей «Грации» танцевала. Опыт какой-никакой был. Наткнулась на объявление в Интернете, прошла кастинг, заключила контракт.

– Я думал, это балет.

– Нет… такой мюзикл.

– Слава богу. Я балет терпеть не могу.

– И я… Я была самой старой танцовщицей в труппе. Двадцать восемь лет, меня бабушкой называли.

– Тогда я прадедушка. Песок сыпется, вон, – Ермаков кивнул под ноги, на размокшую желтую муку.

Они спускались узкой дорожкой к карьеру. Андрей расспрашивал про Токио. Метро, люди, кухня… Она рассказывала истории, которые будто и не наяву происходили или в чьей-то пропорхнувшей мотыльком жизни, а над черной бездонной водой клубился молочно-белый туман. Сколько раз они купались в ней, ныряли с валунов? Худенький подросток и нескладная плоскогрудая девчонка.

– Японцы до ужаса вежливые, – рассказывала Ника, – благодарят за любой пустяк по часу. Но дверь перед девушкой не придержат, не пропустят вперед. Инфантильные очень. Гламурные. Много работают и много пьют. Мазохисты… И не выговаривают букву «л»… Один парень… едва ли не из якудзы… втюрился в мою подружку. Выучил «люблю» по-русски и носился за ней, татуированный амбал: «Рубрю! Рубрю!»

Они засмеялись, стоя над мглистым обрывом.

– А ты на японском говоришь?

– Не! Я к репетитору ходила… Ну разговорный – кое-как, рэпера-тинэйджера, может, и пойму. Там грамматические формы относительно несложные. Сотню иероглифов накарябаю. Ага, из нескольких тысяч. Я сломалась на этом… транс… транскрибировании. Где «си», где «ши» или «щи»… поливановская система, хэпберновская…