Сказочный попадос - стр. 25
– Она в птенцах своих души не чает! – кричал во всю свою мышиную глотку Уш, пытаясь перекричать ни с чем несравнимое визжание, от которого, если бы я была во плоти, у меня бы уже кровоточили уши, а глаза бы вылезли из орбит.
– К птенцааам твоим хочешь, слетаем! – завопила я что есть мочи, пригнувшись к могучей шее птицы.
– К птенцам? – переспросила, мгновенно прекратившая завывать птица.
– Да, к птенцам!
– Выкрали моих птенцов! – И запела, но теперь уже чарующим голосом, от которого и меня, и Жульена и даже Уша тут же в сон начало клонить: – Выкрали моих рооооодненьких, моих любименьких, моих маленьких…
– Ди! Нельзя, чтобы она так пела! – пропищал, из всех сил сдерживая зевок Уш. – А то мы уснем, причем крепко-крепко! И свалимся! А мы высоко летим! Далеко глядим! Ой, это уже не из той оперы! В общем, делай что-нибудь!
– А почему, чуть что, так сразу я, – лениво зевнула я. В сон клонило немилосердно и не хотелось не то, что с птицей связываться, но даже сидеть и то не хотелось, хотелось прилечь на бочок и сладко заснуть…
– Ди! Повторяю! Если уснешь, то свалишься! А почему ты? Да, потому что птица только тебя и послушается! – самоотверженно пищал, выбиваясь из сил летучий мышонок. Но зря старался, потому что я уже свалилась… Само собой разумеется, увлеченная своим горем птица того, что она потеряла меня, не заметила и потому полетела себе петь и страдать дальше в гордом одиночестве. А что касается меня, то с ладошками под щечкой и сладко посапывающая я… была спасена доблестным рыцарем Жюльеном де Дюпри. Однако, его пегас, который тоже успел слегка прикорнуть, и теперь был спросонья, то есть, пребывал в состоянии повышенной раздражительности и сварливости, двойной ноше, которая была ему совершенно не под силу, совершенно не обрадовался. Однако, сначала он спланировал на землю, после чего долго и воодушевленно рассказывал своему наезднику, что он думает о нем и обо мне, в частности. Кроме того, он напомнил Жюльену устав, в котором черным по белому написано: «беречь и заботиться о вверенном тебе призрачном пегасе, превыше себя самого, поскольку призрачные пегасы – это намного более редкий вид сущностей, чем призрачный демон…» О птице Могол он, кстати, не упомянул ни словом. Думаю, это потому, что на нас срываться ему было выгодней с точки зрения получения обратной связи, все-таки мы были здесь у него под крылом, а птица Могол… Вот именно: кто его знает, где она летает, эта Могол. В общем, упоминать, что при таком раскладе, поспать мне не удалось, полагаю, будет лишним? О да! Вы правильно поняли: я слышала и запомнила практически все нецензурные аля-«только настоящие долб… в смысле болваны, делают это» залихватские обороты и выражения, которыми наградил Жульена редкий вид призрачных сущностей. Особенно запомнилось, как редкий вид призрачных сущностей послал маркиза в неизгладимо-витиеватое-эротическое путешествие в компании свиноматок и дойных коров куда-то в подземелье зеркального исправительного заведения «Искупление». А еще были вольноречиво-извращенные в своей интерпретации оскорбления чести, достоинства (особенно достоинства) и силы (силе досталось почто столько же, сколько и достоинству) Жюльена, временами переходящие в прямо таки уничижительные инсинуации о склонности достопочтенного маркиза к интимным связям с одноклеточными. Прилагательное «достопочтенный» пегасом, естественно, произносилось с такой долей ядовитого сарказма, что в нем вполне можно было бы захлебнуться. Кстати, судя по профессиональному изложению, пестрившему подробными описаниями, пегас в теме интимных связей многоклеточных с одноклеточными здорово разбирался. Мне даже грустно стало, такой талант и не по специальности трудоустроен! Кстати, мне, как я уже упоминала, от «красноречивого» редкого призрачного вида тоже досталось. Однако, оскорбления и инсинуации в мой адрес однозначно уступали и в живости, и в яркости, и в воодушевлении, а значит и в оригинальности тем, что достались маркизу, а потому не достойны упоминания.