Сказки двух соек - стр. 4
«Ну что, невестушка, готова?– спросил он громким голосом. – Заждался я тебя. Уже не терпится мне наедине с тобой остаться. Поехали поскорее, время не ждет».
Таисия поднялась со скамьи, тут и отец, услышав голоса, из погреба вылез.
«Здравствуй, здравствуй, дорогой гость, невеста готова, только вас с нетерпением дожидается. Ты готова, доченька?»– купец посмотрел на девушку с радостным умилением.
«Готова, отец»,– произнесла Таисия чуть слышно.
«Ну, вот и хорошо, пойдемте во двор, провожу»,– купцу не терпелось остаться одному.
Вышли они во двор, а там запряженные в карету, четверка вороных коней стоит. Что это за кони были! Один другого краше. Да и карета богато убрана, только мрачновата немного, шторки серые на окошках, и сама вся серая. Несмотря на непогоду, жители деревни вышли посмотреть на чудо, отродясь они такой кареты не видели. Многие дальше соседней деревни никогда и не были. Дивились они, языками цокали. А купец, гордый, что такой гость у него, вел дочь под руку к карете. «Сосватали Таисьюшку, видите, какой жених нашелся, не то что вы, босяки, всем женихам жених!»– радовался купец. На сельчан он теперь и смотреть не хотел, не ровня они ему. В толпе и Никитка промелькнул, хотел броситься на жениха, да удержали его. Негоже бузу учинять, все знали— воля отца – закон для дочери.
«Уймись, Никитка, успокойся,– говорили люди,– не пара она тебе».
Уже занесла невеста ногу в карету, как отец спохватился, и, обращаясь к жениху, спросил: « Любезный зять, а как звать величать тебя? Так и не познакомились».
Зять усмехнулся, недобро посмотрел на купца, и ответствовал: «Имя мое, старик, ни к чему тебе, вряд ли более свидимся мы, но зови меня Варфоломеем».
Старик кивнул: «Хорошо, Варфоломеюшка, как скажешь». Поднял он руку, с дочерью попрощаться, и тут на пальце его перстень сверкнул, с огромным синим сапфиром – это он в сундуке с камнями нашел, и тут же надел. Гость перстень заметил, взгляд его вспыхнул каким—то красным злым огоньком, но ничего не сказал. Сели они в карету, дверь за собой захлопнули, и только их и видели. Не успела пыль улечься, а кареты уже и след простыл. Такие прыткие кони оказались. Все разошлись, а Никита еще долго вдаль вглядывался. Да только не было там ничего, как ни смотри. Не успели они уехать, как у купца с рукой что—то странное начало происходить. Отяжелела она как—то враз, обвисла, ни поднять, ни пошевелить он ей не может. Посмотрел купец на руку, а она почернела вся, скукожилась, словно высохшее дерево стала. Хотел он перстень снять, да не смог. Рубин в булыжник превратился, а золото в простое железо. Кое—как спустился купец в погреб, на богатства поглядеть, да так и застыл там в столбняке. Все золото, что было, на глазах его в землю превратилось, а камни простыми булыжниками стали. И почудился ему вдруг в тишине погреба дьявольский хохот. Заплакал купец, понял, какую непоправимую ошибку совершил, понял, что дочь нелюдю сосватал, да поделать ничего не мог. Вылез он из погреба, хотел к Никите пойти, да ноги вдруг подкосились. Немощь одолела. С той поры и занедужил. Слег, и, видно, уже не чаял подняться. Ни жив, и не мертв. Как окаменел. Дела его тоже в упадок пришли, совсем в бедность впал. Позвал Никиту к себе, и слезно умолял Таисию найти, и домой вернуть, иначе не умереть ему спокойно: «Прости меня, Никитушка, жадность дурака одолела. Да, видно, не заработанное счастья не приносит. Понял я все, да поздно уже. Смерть на пороге стоит».