Сказки для Евы - стр. 34
Он ещё раз пожал руку новоявленному Рыцарю, и вдруг Лёвка увидел на голове у Иосифа Виссарионовича кипу, такую же, какую надевали Михаил Менделевич и Лазарь Наумович перед молитвой.
Лёвка страшно удивился:
– Товарищ Сталин, вы… еврей?!..
Под усами вождя появилась хитрая усмешка:
– Нет, товарищ Лёвка, я не еврей.
– Тогда почему вы носите кипу?..
Иосиф Виссарионович не торопясь запалил потухшую трубку и ответил:
– Товарищ Сталин носит не только кипу. В дом узбека он приходит в тюбетейке и халате. В гости к горцу – в папахе и в бурке. К украинцу – в соломенной шляпе и вышиванке. А к вам, евреям, в кипе! Потому что для товарища Сталина все народы – его народ, а он для народа – вождь и отец!..
Сталин выпустил дым из-под усов, затем, как ни в чём не бывало взобрался на подоконник и мягко спрыгнул с него на землю.
У Лёвки сильно колотилось сердце.
Он подбежал к окну и выглянул наружу – никого!
И тут же услышал стук в дверь.
– Лёвка, открой! – раздался голос Евы. – Мама принесла мороженое! Твоё любимое, в цветных шариках!
После этих слов Лёвкины ноги сами подвели его к двери, а руки предательски отбросили крючок.
– Ты, что, курил? – принюхалась Ева, входя в комнату.
– Нет, – ответил Лёвка.
– А ну, дыхни!
Лёвка дыхнул.
– Странно! – Ева повертела головой по сторонам.
– Ничего странного, – сказал Лёвка с затаённой радостью. – Здесь только что был товарищ Сталин!..
Ева не удивилась.
– Опять врёшь? – спросила она с укором.
Лёвка хотел возмутиться: «Это я вру?! Я не вру! Я говорю правду!». Ему так хотелось ей рассказать о встрече с вождём, но вместо этого он понял, что «его правде» в этом доме никто не поверит.
И Лёвка понуро опустил кучерявую голову.
– Ладно! – великодушно пообещала сестра. – Я никому не скажу, что ты курил…
…Мама выглядела усталой и расстроенной, хотя старалась это не показать.
– Хана, ты не заболела? – спросила бабушка Берта. – Какая-то бледная… Как прошли операции?
– Всё хорошо, мама. Не волнуйся, иди к детям. Я переоденусь и приду.
– Что с тобой, Хана? – тихо спросил папа. – Неприятности?
Это было время, когда неприятности ждали все – когда угодно, где угодно, откуда угодно и с кем угодно. В то время, о котором идёт речь, жить без неприятностей было не то, что непривычно, а как-то даже неудобно перед остальными. Что значит, у меня нет цурес?! У всех есть – горе, беда, несчастье, а у меня их нет? Быть такого не может! Даже неприлично как-то… В городе жила Тревога, а по улицам, дворам и подъездам ходил Страх. Все ждаличего-то плохого. И ничто не спасало людей от этих предчувствий – ни замки', ни цепочки, ни крючки, ни засовы, ни слова успокоения, ни песни любви, ни колыбельные. Беде, как и смерти, не нужны ни окна, ни двери. И беда входила внезапно, сквозь стены, когда её никто не ждал.