Скажи пчелам, что меня больше нет - стр. 214

– Пройдемся до кладовой над родником, – предложила я и повернула к тропинке. – Не отказалась бы от чашки холодного молока, а дедушке к ужину захочется сыра.

– Итак, – непринужденно продолжила я, поднимаясь по тропе. – Где вы были с Фанни, когда она это сказала?

– У ручья, бабушка, – тут же ответил он. – Ей к ногам присосались пиявки – я их снимал.

Что ж, довольно романтичная обстановка, – подумала я, представляя, как девочка сидит на камне, приподняв юбку, а ее белые и по-жеребячьи длинные ноги усыпаны пиявками.

– Видишь ли, – Жермен поравнялся со мной и горел желанием объяснить, – она попросила научить ее, как по-французски будет «пиявка», «водоросли», а еще «дайте мне поесть, пожалуйста» и «пошел прочь, гнусный тип».

– И как же сказать «пошел прочь, гнусный тип»? – поинтересовалась я.

– Va t’en, espèce de mechant, – пожал он плечами.

– Надо запомнить. Кто знает, вдруг где-нибудь пригодится.

Внук не ответил: его мысли занимало слишком серьезное дело. Очевидно, произошедшее сильно его потрясло.

– Жермен, а тебе-то откуда известно про «voulez-vous coucher»? – полюбопытствовала я. – От Фанни?

Он поднял плечи, по-лягушачьи надул щеки, потом выдохнул и покачал головой.

– Нет. Papa однажды вечером сказал это Maman, когда та готовила ужин, а она засмеялась и ответила… Я не совсем расслышал… – Жермен отвел взгляд. – Поэтому на следующий день попросил его объяснить.

– Понятно.

Вероятно, Фергус так и сделал, причем без утайки. Он родился и до девяти лет рос в парижском борделе, пока Джейми волей случая не забрал его оттуда. Фергус открыто рассказывал о своем прошлом и вряд ли стал бы увиливать в ответ на любые детские вопросы.

Мы подошли к новой кладовой над родником – маленькой приземистой постройке из скальных пород, расположенной над каменистым руслом ручья, вытекающего из Домашнего источника. Ведра с молоком и кувшины с маслом охлаждались в воде, а обернутые тканью сыры медленно созревали на верхней полке, вне досягаемости любопытных ондатр. Внутри царил полумрак; едва мы вошли, как от холода перехватило дыхание.

Я сняла с гвоздя ковшик из тыквы, присела на корточки и открыла ведро с утренним надоем. Сверху образовались сливки, поэтому я перемешала молоко, а затем набрала полный ковш и выпила. По горлу вниз прокатилась восхитительная прохлада. Сделав еще глоток, я протянула черпак Жермену.

– Как думаешь, Фанни знала, о чем говорит? – спросила я.

Внук присел на корточки, чтобы набрать молока, и, не поднимая головы, кивнул: белокурая макушка качнулась над ковшом.

– Да, – произнес он наконец, затем встал и, старательно избегая моего взгляда, повесил ковш на гвоздь. – Да, знала. Она… она… коснулась меня. Когда это сказала.