Сказание о распрях 2 - стр. 5

По рождении отпрыска отец отдалил от себя служанку, назначив ей, тем не менее, приличное для их братии жалованье. Но рос Яккоб в злобе великой, и отлучался из дома часто, дабы наблюдать украдкой за каждым часом жизни своего брата, и так прожил он все свои имеющиеся уже в наличии годы. Засыпая лицом к стене в жалкой лачуге, мысленно слал он Вильхельму страшные, ужасные проклятия. Понять его нетрудно, несложно: кто не хочет жить лучше, чем он живёт сейчас? Однако, вместо того, чтобы мстить отцу, он мстил при каждом удобном случае своему брату – но так, чтобы о том никто не узнал.

Лице же своё прятал Яккоб не просто так: уши, которые и услышали сегодня то, что услышали, были не менее уродливы, деформированы, чем сама личность Яккоба, и служили замечательными, многократно усиливающими звук локаторами – и что для одних шёпот, для других, вроде Яккоба, был гром среди ясного неба; неба, которое благословило союз Вильхельма и Хризольды. Яккоб покрывал свою главу также и потому, что основным источником его заработка ныне являлось ремесло палача, ведь мать ко времени сих событий уже отошла в мир вечных грёз. Возничим же Яккоб устроился не просто так: так он мог бы стать ближе к братцу, да выведать что-нибудь такое, что могло бы ему сгодиться, сослужить хорошую службу.

Случай не заставил себя ждать: бастарду посчастливилось, довелось расслышать слово в слово весь диалог няня невесты с Вильхельмом, но многое он понял и без слов.

Как зарделся Яккоб! Сегодня удача не изменила ему; хоть раз в жизни. И возгордился, и вознамерился сгубить. Восстал Яккоб на Вильхельма, как Каин на Авеля, и восстал бы уже давно, но отложил, и покоен был до вечера, потирая руки в предвкушении грядущего. Он даже снял с лица своего обвязку – никто не должен был лицезреть его, Яккоба; никто. На расспросы же Вильхельма тот, кутаясь в длиннополую робу, уклончиво намекал на оспу – если бы с его языка слетело «проказа», его не допустили бы не то, что кучером, а и вовсе никуда. Если же он намекнул бы на чуму, то его подняли бы на смех, ибо чума – болезнь донельзя смертная; и если от первых двух случай оставляет в живых, то от третьей не жди ничего хорошего, поскольку со смертью договориться нельзя.

Тем временем Андрбальд, после краткой, но удовлетворительной и даже приятной беседы с женихом Хризольды, поспешил к местному духовнику, Харлю, дабы немного успокоиться от волнения и развеять оставшиеся у него в душе сомнения.

Харль, чьё имя звучало бы на Севере скорее как «Харальд», радушно отворил свою дверь и пригласил гостя внутрь – для него, капеллана местного храма, все были равны, будь то знать или простой люд; он одинаково хорошо привечал, принимал и дворян, и крестьян, всех мирян.