Сказание о граде Ново-Китеже - стр. 45
– Готов хоть сейчас. А если заставят погостить? – спокойно ответил капитан.
От этих спокойных слов у всех стало тревожно на душе, и все замолчали надолго.
На подъеме на холм к Детинцу их нагнали поп Савва, которого били кнутом на плахе, и могучий кузнец с опаленной у горна бородой. Это он на толчке двумя ударами опрокинул в грязь мордастого парня и Патрикея Душана. Такому нетрудно и пятерых повалить. В плечах окатистый, в груди неимоверно широкий и выпуклый, лицом рябоват, мечен оспой, над расклиненной бородой навис огромный сизый носище. Он, видимо, разогрелся в драке и снял валяный черный колпак, подставив ветру лысину, переходившую в крутой, просторный лоб. С виду как будто бы прост и обычен кузнец, но в темных пристальных его глазах были спокойный, уверенный ум и гордость. Капитан долго и внимательно глядел на кузнеца: покажись, покажись, чего ты стоишь? И, перехватив его взгляд, кузнец ответил доброй, хорошей улыбкой.
А поп легко отмеривал частые коротенькие шажки. Мичман взглянул на него и засмеялся:
– Силен попище! На кобыле лежал, плетюганов отведал, а шагает гоголем!
Ратных и Косаговский тоже улыбнулись. Приземистый, тучный, с рожей багрово-красной, будто нахлестанной веником, поп мрачно шмыгал лиловым пуговкой-носиком, а хитрющие, блудливые глаза его зыркали во все стороны. Одет он был в рваный овечий полушубок поверх закапанного воском и жирными щами подрясника.
– Шапку-то надень, – продолжал смеяться Птуха. – Кудрями ты не очень богат.
Поп потер красную, мясистую плешь и махнул рукой.
– Нету шапки. На толчке потерял, когда стегали. Ладно и так, аки пророк Елисей.
– Больно били? – полюбопытствовал мичман.
Поп прищурил блудливые глаза.
– Суровец ударит – кафтан треснет. Кожа, как лапша, излоскутится, кровь ручьями польет. А меня не бил, бархатом гладил. Жалел!
– А чего же ты ревел, как бугай?
– Плоть не стерпела, – почесал поп, морщась, спину.
– Кошмарный характер! – снова засмеялся Птуха. – После бани, а чешется. А за что тебе всыпали, можешь сказать?
– На Богородицу я плюнул.
– Как-ста? – оторопел стрелецкий десятник. – Поп, а на Божью Матерь плюешь?
– Хвати ковш полугару – пень от Богородицы не отличишь. Плюнул я в церкви на стену, на ней сатана намалеван, а попал в Богородицу.
Птуха согнулся вдруг в поясе, держась за живот, и затрясся от хохота. Захохотал и поп и сквозь смех выкрикнул:
– И в Миколу-угодника маленько попал. Грехи… Ох, грехи.
Мичман снова взвыл от смеха, а за ним, постанывая и охая, засмеялись все остальные. А когда отсмеялись, отдышались, вытерли выступившие слезы и снова пошли, десятник спросил кузнеца: