Синий мёд - стр. 9
Соль диез си. Фа диез ми.
В квартиру влетела Рина, Виринея Модестовна, вторая жена Юрия. Бледность ее спорила с весёлой полоской летних штанов. Переодеться она очевидно не успела. Еще больше, чем широкие лиловые и узкие желтые полосы, ее лицо бледнили черные волосы, обрамлявшие лицо облаком коротко подстриженных кудрей. Но – ни следа слёз, натянута как струна, готова к деятельной помощи.
– Юра уже вылетает в Москву, – произнесла она вместо приветствия. – Я встретила во дворе Катю, она принесет сюда твой карманник.
– А я-то к ней за телефоном посылала, разминутся теперь. – Я чуть улыбнулась Рине. Что ж удивляюсь, что от Романа ничегошеньки? На городской телефон из диких краев звонить труднее. Вне сомнения, карманник набит пропущенными звонками.
– Salut, Рина, – в дверях возникла Гунька. – Вот видишь, как я… прилетела.
Они обнялись: высокие, темноволосые, красивые, похожие на сестер. Гунька чуть крупнее сложением. Я в который раз подивилась бытовой мудрости Наташи. Развод в наше время редкость, а Гунька – единственное дитя, что тоже не часто бывает. Но Наташа сумела поставить всё так, что для Гуньки, двенадцатилетней тогда, сами по себе тяжелые события жизни взрослых обернулись не потерей, а умножением. В особенности, когда на свет появилась маленькая Александра. Теперь, когда Наташа ушла, Гунька осталась с сестрой, по сути, с двумя сестрами – старшей и младшей. Гуньку Рина всегда баловала больше, чем Сандру, что и понятно. А Сандра – копия Гуньки в этом возрасте.
Рина же привязана к Наташе так, что Юра иногда начинал ревновать. У Наташи так во всем. Надчеловеческое поведение. Но предчувствовала ли она, что ощущение себя своей во второй семье отца окажется Гуньке столь необходимым?
Некоторое время они так и стояли. В спальне же Наташи что-то негромко происходило, о чем лучше было не думать. Я и не думала, словно меня что-то подмораживало изнутри.
Я думала о Рине, просто потому, что на нее смотрела. Рина наделена какой-то особой, веселой, душевной щедростью. Помню, как-то раз Юра рассказал ей о владелице собачьего питомника, где некогда брали Кирби. Манефа, одинокая особа мизантропического склада, знала об этой породе решительно всё. Виринея загорелась к ней съездить. Но со времен, когда заводили Кирби, минуло почти пятнадцать лет. Загородный дом поразил запущенностью и приветил уж слишком многоголосым собачьим лаем. Наконец вышла угрюмая старуха, небрежно одетая, согнутая, больная даже на вид. Юрия она, конечно, не узнала – до тех пор, пока он не упомянул о Кирби. Впрочем, Рину Манефа так и не отличила от Наташи. Люди нисколько ее не занимали. Мизантропия же ее развилась за это время до состояния весьма плачевного. Манефа перестала продавать щенков, не будучи в силах отдавать их в чужие руки. Пенсиона же ее, самого по себе достаточного, на прокорм стольких собак не доставало. Отказывая себе во всем, Манефа занималась только собаками, жила на ячневой каше и картофеле, лишь бы терьеры ни в чем не знали недостатка. В комнатах коробились полы, отставали обои, сыпалась штукатурка с потолка, кресла и оттоманки не были видны под грудами всего, что необходимо для обихаживания и питания собак.