«Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России - стр. 65

. С другой стороны, книга М. Леноу «Ближе к массам», развернутое исследование советской журналистики как политического и социального института, литпроизводства рабкоров практически не касается. Вместо этого читательские письма трактуются как способ выражения рядовыми партийцами и комсомольцами их политических взглядов и главным образом как метод собирания сведений о таковых партийными властями [Lenoe 2004: 77–80]. Проект «большевизации языка» остается за кадром.

В рамках небольшой статьи подробно исследовать все эти аспекты проблемы не удастся. Можно лишь вкратце указать на то, что, например, на эгодокументы 1920–1930-х годов влияли не только русская и советская литература, особенно в той форме, в какой ее проходили на рабфаках, но и практики сочинения дневников в качестве учебных текстов: например, 10 января 1929 года маленькая Ляля Рыбникова написала в своем дневнике, помимо прочего: «Писала дневник». В этом дневнике можно найти материал и о разных других занятиях по практическому языку, входящих наряду со свободными сочинениями, отзывами о книгах и прочим в тогдашние школьные программы: «В школе писали повестку» (7 января 1929 года; ср. также: запись от 8 января); «Писала плакат „Да здравствуют советы!“» (10 января 1929 года)[90]. С самого начала советской власти проводились схожие занятия и для взрослых. Документ «О чтении и хранении „Азбуки коммунизма“» (комсомольская инструкция 1919 года) включал не только указания на то, что «„Азбука коммунизма“ распределяется под расписку ответственного организатора коллектива и волкома (волостного комитета. – К. К.)» и что «Азбука» «должна бережно хранит<ь>ся /не трепаться и не теряться/ за ответственностью товарища, через которого коллектив или волком получил ее, и принципиально использоваться», но и подробные сведения о нужных порядках обсуждения материала: