Символизм в русской литературе. К современным учебникам по литературе. 11 класс - стр. 3
Серебряный век – не научный термин, а, скорее, метафора, смысл которой раскрывается в сравнении с другой эпохой – золотым веком русской литературы, пушкинским веком классической чистоты и ясности. Серебряный век, как колокол, звенит напряжённым ожиданием перемен. Границы его в литературе определяются традиционно и достаточно условно: с 1892 года – с момента выступления Мережковского с лекцией «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» – до 1917 года, до момента гибели Российской империи.
Уже Л. Н. Толстой увлечённо изучал философию Шопенгауэра – одного из первых вестников будущего, уже Достоевский писал пророческие заметки «человека из подполья», предвосхищая в художественном творчестве торжество психоанализа, уже мучился страхом перед неизвестным, но неотвратимым «русский Ницше» – Константин Леонтьев. Странный библиотекарь Фёдоров уже сочинял свою «Философию общего дела», притягивая необычностью своей личности Толстого и молодого Владимира Соловьёва. И сам Владимир Соловьёв, как самый молодой и чуткий к будущему, писал стихи, которые чуть позже лягут в основу нового литературного направления, в основу нового стиля всей жизни.
Классическое изучение французской и немецкой философии не могло удовлетворить ищущие умы. Их изучали полвека, и что же? – ничего не изменили, ничего не решили, а если и решили, то в своём, уходящем мире, мире тесном и неторопливым, словно тихая заводь, прозрачная бухта бесконечного океана. Эта бухта была прелестна, и её описатели достойны уважения. Но не более того. Уже надвигалась громада узкого пролива. Сцилла и Харибда грозили смять и уничтожить гармоничную триеру прежних представлений о жизни. Но этим проливом всё только начиналось. Впереди, в бушующих бурунах вскипающих валов, приводимых в движение таинственными глубинными токами, люди обнаруживали неизведанные просторы, страшные своей бескрайностью. Потеря ориентира и отчаянная попытка угадать, обнаружить его, заново понять смысл, цели и пути, ведущие к этим целям – вот что вставало на пути любой попытки осмысления мира.
«Стучащемуся да откроется!..» Новое нельзя было сказать по-старому, потому что по-старому о новом говорили такие титаны, как Толстой и Достоевский, Чехов и Тютчев. Но для молодых их голоса были рефлексией уходящего. Им же требовались координаты грядущего. Новое поколение изощрило все чувства, напрягло интуицию… Люди превратились в антенны, сознательно принимающие до того неизвестные сигналы из нового мира. Соблазн стать пророком был слишком велик, хотя лучшие представители оформляющегося мировоззрения и понимали эту опасность.