Символ веры - стр. 13

Вернулось раздражение.

Вытащив из серебряного ведерка со льдом тяжелую бутылку, Озиридов хмыкнул: какому идиоту пришло в голову назвать превосходное шампанское чуть ли не юридическим термином – «Карт-бланш»?

Шампанское и… неограниченные полномочия! Бред!

– Разливай, Иннокентьич, че на него смотреть! – хохотнул Лешка.

Озиридов наполнил бокалы.

– А кстати, где ваш меньшой?

Спрашивая, Озиридов намеренно избегал имен. Назвать братьев Алексеем Маркеловичем или Никифором Маркеловичем язык не поворачивался – убийцы. А назвать Лешкой и Никишкой, как то предлагали сами братья, это как бы ставить самого себя на одну с ними доску.

Лешка, снимая руку с обнаженного плеча Манечки, лениво переспросил:

– Степка, что ли?

– Ну да. Он, конечно.

– В Сотниково, – хмуро проронил Никишка.

– Ага, при папаше остался, – подтвердил Лешка. – Надежу имеет на скорую кончину родителя. Я-то кумекаю, опростоволосился брательник, дюже папаша у нас крепкий. Годов двадцать еще протянет, не менее.

– Ладно тебе, – буркнул старший брат. – Ботало!

Из общего зала донеслись звуки задорной музыки. Никишка, пошатываясь, поднялся из-за стола, подошел к дверному проему, отдернул тяжелую, бордового бархата, гардину. Постоял с нелепой улыбкой.

– Мамзельки канкан пляшут, – обернувшись, сообщил он. – Айда, Леха, сблизи на ляжки поглазеем.

Лешка осклабился, облапил Манечку:

– Нам Манюня тута еще шибче отчебучит. Покажет, какие я ей ноне чулочки задарил.

Манечка слабо оттолкнула его:

– Иди ты…

– Шутю! – дурашливо пугаясь, отпрянул Лешка и повернулся к Озиридову: – Идем, Иннокентьевич, поглазеем!

Выпитое почти не подействовало на присяжного поверенного, но тем не менее он ответил совсем пьяно, сильно заплетающимся языком:

– Канкан – непристойный французский танец. Не пойду.

– Как хочешь, Иннокентьич, – хмыкнул Лешка, вслед за Никишкой выходя из кабинета.

Едва за ними опустилась гардина, как Озиридов не мигая уставился на Манечку:

– Не ожидал, что ты до такой степени опустишься…

– До какой? – спокойно уточнила Манечка.

Ромуальд Иннокентьевич задохнулся от возмущения. Зеленоватые же глаза Манечки смотрели на него спокойно и насмешливо.

– До какой же? Договаривай, Ин-но-кенть-ич!

Озиридов скомкал салфетку, отшвырнул ее.

– Как ты могла связаться с этими подонками?

– Обнакновенно, – подражая Лешкиному говору, развела руками Манечка. – Так же, как и с тобой.

– Прекрати паясничать! И не смей проводить подобные параллели!

– А чем, собственно, ты отличаешься от Лешеньки? – вынимая из озиридовской коробки папиросу, ровным голосом спросила Манечка.

Ромуальд Иннокентьевич больно сжал ее запястье. Манечка негромко проронила: