Сицилиец - стр. 13

Отец Гильяно провел их в кухню. Мать Гильяно, стоявшая у плиты, оглянулась, чтобы приветствовать их. Мария Ломбардо Гильяно выглядела гораздо старше, чем на фотографии в комнате, – скорее казалась совсем другой женщиной. Вежливая улыбка была как гримаса на ее худом изможденном лице с морщинистой обветренной кожей. Длинные волосы с широкими седыми прядями лежали по плечам. Что поражало – это ее глаза, почти черные от ненависти ко всему этому миру, готовому уничтожить ее и ее сына.

Не обращая внимания на мужа и Стефана Андолини, она обратилась прямо к Майклу:

– Поможешь ты моему сыну или нет?

Майкл улыбнулся ей:

– Да, я с вами.

– Отец Беньямино просил взять его, но я сказал, что ты не хочешь, – произнес, обращаясь к ней, Андолини.

Мария Ломбардо подняла голову, и Майкл изумился той гамме чувств, которые отразились на ее лице.

– О, у отца Беньямино доброе сердце, это уж точно, – сказала она. – И с этим своим сердцем он, как чума, несет смерть всей деревне. Он передает тайны исповеди своему братцу, он предает души, якшаясь с дьяволом.

Отец Гильяно сказал со спокойной рассудительностью, словно пытаясь угомонить сумасшедшую:

– Дон Кроче наш друг. Он вызволил нас из тюрьмы.

Мать Гильяно взорвалась:

– А, дон Кроче, «Добрая душа», он всегда, конечно, такой добрый! Но я тебе скажу: дон Кроче – змея. Они с нашим сыном вместе собирались править Сицилией, но теперь Тури прячется в одиночку в горах, а «Добрая душа» разгуливает по Палермо со своими шлюхами. Дону Кроче стоит лишь свистнуть, и Рим будет лизать ему пятки. А ведь он совершил куда больше преступлений, чем Тури. Он – само зло, а наш сын – добрый.

Отец Гильяно сказал, теряя терпение:

– Как я понимаю, наш гость через несколько часов должен отправляться в путь, и ему следует поесть, перед тем как нам разговаривать.

Мать Гильяно сразу переменилась:

– Бедняжка, ты целый день добирался, чтобы встретиться с нами, а вынужден слушать побасенки дона Кроче и мою болтовню. Куда же ты направляешься?

– К утру мне нужно попасть в Трапани, – ответил Майкл. – Я побуду у друзей моего отца, пока ваш сын не приедет ко мне.

– Выпей стакан вина, – сказала мать Гильяно. – Затем пройдись по городу. Через час стол будет накрыт. А к тому времени приедут друзья Тури, и мы сможем разумно все обсудить.

Андолини стал по одну сторону Майкла, отец Гильяно – по другую, и они пошли по мощеным узким улицам Монтелепре; теперь, когда солнце скатилось с неба, камни казались черными. В неясном свете сумерек вокруг них двигались лишь фигуры карабинеров.

– Раньше это был оживленный городок, – сказал отец Гильяно. – Всегда, всегда очень бедный, как и вся Сицилия, полный горя, но живой. Сейчас же больше семисот наших жителей в тюрьме – арестованы за пособничество моему сыну. Они – невиновны, большинство, во всяком случае, но правительство арестовало их, чтобы напугать других, заставить доносить на моего Тури. В городе толкутся около двух тысяч карабинеров, и не одна тысяча ловит Тури в горах. Вот почему люди больше не обедают на воздухе, их дети больше не играют на улице. Карабинеры такие трусы, что открывают огонь, если даже заяц перебежит дорогу. С наступлением темноты действует комендантский час, и, если какая-нибудь женщина в городе идет навестить соседку, ее задерживают, оскорбляют и унижают. Мужчин они волокут на пытки в свои подземелья в Палермо.