Сибирский ковчег Менделеевых - стр. 58
– Чего это? – спросил он, переворачиваясь на спину. – Ты говоришь загадками, разъясни мне темному.
– Извини, но я не знаю, что ответить. Просто хорошо и ни с чем не могу это сравнить.
– Может и не нужно ни с чем-то сравнивать? Я и без этого тебя понимаю. Ты – чудо. Твои раскосые глаза говорят все за тебя. Так что слова – это лишнее.
– Как ты сказал? – встрепенулась она.
– Что именно?
– Про мои глаза. Я не поняла.
Он засмеялся и вновь поцеловал ее.
– Они у тебя рас-ко-сы-е, – повторил он по складам, – полагаю, кто-то из твоих предков происходил из местных инородцев.
– Ах, вот ты о чем. Я пыталась узнать у бабушки, но она не захотела отвечать. А вот мой брат считает, что наш прадед происходил то ли из башкирцев, то ли из киргиз-кайсаков. Так что ты верно подметил. Да, мои предки были из числа инородцев. Тебя это смущает?
– Ничуть. Наоборот, даже любопытно. Не подозревал, что моя жена будет чуть-чуть не русская.
– Как это, чуть-чуть? – Маша сделала вид, что обиделась. – Я православная, а потому русская. Если точнее – сибирячка.
– Да мне совершенно все равно, кто были твои предки. Вот о своих мне ничего не известно.
– Главное, что не людоеды, – засмеялась Маша.
– Ты права, – отозвался он зевнув, – что будем делать? Можно пойти погулять, а можно поспать.
– Знаешь, гулять мне как-то не хочется, устала. Да и спала плохо. Лучше закроем глаза и… до утра.
– Как скажешь, дорогая. А я вообще вчера за столом уснул и поднялся ни свет ни заря. Так что? Спим?
– Спим, – отозвалась она, и нежно чмокнула мужа в щеку.
То был самый жаркий день в памяти Ивана Павловича из всех прожитых им к тому времени лет. Внутренний жар словно испепелял его, просясь наружу, готовый выплеснуться вон и обжечь любого стоящего рядом. И природа повторяла тоже самое, словно собиралась испепелить все вокруг. Уже с утра в городе было невыносимо душно, будто в жарко натопленной комнате, когда забывчивый, а чаще небрежный истопник переложил в печь дров, истратив весь запас, припасенный на целую неделю.
Идущие по улице прохожие тяжело дышали, вбирая в грудь раскаленный воздух, обмахивались кто кружевным платочком, кто снятой с головы шляпой, а многие просто сломленной прямо на ходу ветвью. Кони, запряженные в телеги, шли тяжело ступая, будто тащили непосильную ношу. У них не было сил даже взмахом хвоста отогнать от себя полчища беспощадных насекомых, жалящих в голову и тело. Пыль от их копыт повисала в воздухе, не спешила опускаться обратно на землю и ложилась тонким слоем на лица и одежду людей и усталых животных.
Хозяйки поплотней задергивали на окнах выцветшие от палящего солнца занавески, спрыскивали пол в доме водой, мигом высыхающий, и не спасая при том от всепроникающего жара. Вышедшие на покос мужики к вечеру, не стесняясь своей наготы, сдирали с себя прилипшие к телу рубахи, втыкали в растрескавшуюся землю косы и прятались, кто в шалаши, а иные укрывались от палящих лучей на опушке ближайшего леска, а если повезет, бежали босиком к ближайшему ручью или речке. Наконец солнце, насладившись своей беззаконностью и властью над миром, видимо тоже устало, решило передохнуть и медленно стало опускаться вниз, прячась в невесть откуда выползающие тучи. Все живое вокруг облегченно вздохнуло, не выказывая при том особой радости, зная, что и завтрашний день должен быть таким же знойным и невыносимо жарким. А тучи постепенно скапливались и наползали на полуобморочный город, словно полчища неожиданно явившихся завоевателей, чтоб в самый подходящий момент обрушить вниз колющие иглы дождевых струй, примять высохшую траву, ударить тысячами молоточков по крышам, напитать истосковавшуюся по влаге землю и так же неожиданно приостановить выброс своих животворных струй, чтоб убраться восвояси и скопить новые силы для предстоящего сражения между огненной и водной стихиями.