Шут императрицы: Дело государево - стр. 1

Год 1735, Февраль, шестого дня, Санкт-Петербург.

Граф Бирен1, особа в империи Российской не последняя, самолично переоделся в серый камзол покроя простого, без позументов и украшений разных, с обычными пуговицами роговыми, какие особы знатные на своих одеждах не нашивали. Никаких орденов и лент, никаких бриллиантов и блестящей парчи. Ботфорты простые без пряжек. Парик такоже простой, какие носили армии младшие офицеры, и серая треуголка блеклая. Так Бирен завсегда делал, когда хотел выйти в город самолично, без сопровождения. Не было нужды, чтобы его опознали на улицах столицы северной. Графу ведомо было, что его не слишком любят в этой стране, снегами засыпанной, на окраинах европейских и громадных просторах азийских обретавшейся.

В покоях у Бирена, что занимали целое крыло дворца императорского, завсегда тепло было, и в большом камине весело потрескивали дрова. Слуги старались угодить графу, и он ценил сию услужливость, никогда в морду им не бил кулаком, и пороть их на конюшне не приказывал, как делали иные влиятельные иностранцы на русской службе вроде Левенвольде или Остермана.

Уже пять лет Бирен жил в России, но никак не мог понять этих русских. Кто они? Герои, сами основы Европы потрясти способные, или преданные и безвольные рабы царей своих?

Вот для этого он и выходил в город. Он желал слушать, не то что пели ему льстецы придворные, но что говорят в толпе, там вне дворца, в кабаках, трактирах, на улицах и рынках.

Бирен хотел знать. Знать правду. Отчего на улицах сей страны, иногда желают ему смерти, не боясь грозный и страшный окрик «слово и дело» услышать за спиною своею, и пойти за слова свои на плаху?

Разве был он, Бирен, виноват в том, что в России страдают многие? Разве был он виноват в том, что растут недоимки по налогам и по селам рыскают команды воинские, дабы оные недоимки взыскать? Разве был он виноват, что казнокрадство и лихоимство процветали? Разве он кричит зловещее «слово и дело»? Разве он на пытки человеков обрекает и вздергивает их на дыбу? И разве ранее, до него, дыбы не было на Руси? Ведь царь Иван Васильевич, про которого ему рассказывали, лил крови много больше, чем льют её при царице Анне. Но Грозного царя любили в народе! Странные они эти русские.

Не каждому сие дано – знать правду. Граф знал, что и сама государыня не ведает того, что думают про неё. Хотя Анхен и не желала этого. Она всегда говорила ему: «Эрнест, зачем тебе лезть в то, что может тебя расстроить? Мало нас с тобой унижали ранее на Митаве? Сейчас это минулось. Чего тебе еще? Живи, дружочек. Живи и радуйся».

Но граф не токмо радоваться хотел, но и знать истину, и потому ходил в город и пил простое пиво и вино в портовых тавернах петровского Парадиза, вместе с иностранными шхиперами, приказными ярыгами, иноземными гостями, офицерами гвардии, моряками флота военного. Да мало ли с кем…

***

Эрнест Иоганн Бирен, первый фаворит императрицы Анны, граф и обер-камергер высочайшего двора2, был высок и статен, лицо имел приятное немного скуластое с носом орлиным тонким. Природа хорошо одарила его, и императрица всероссийская также много лет дарила его своим вниманием, от природы не отставая.

– Не нравятся мне эти твои выходы в город Эрнест, – пробормотал по-немецки банкир Лейба Либман, доверенный человек графа.

Лейба, низкорослый и узкоплечий митавский еврей, развалился в высоком кресле и протянул свои ноги к огню. Он любил в этой жизни только деньги, но к Бирену был искренне привязан. Впрочем, Бирен деньги Либману в России делать помогал, и потому на сей раз имя «Эрнест» и слово «богатство» были для банкира одним и тем же.

Они были друзьями давно, еще с Митавы, когда Бирен ни графом, ни обер-камергером не был. Тогда Либман часто ссужал его токмо под слово честное, ожидая, что когда-нибудь Бирен долги отдаст. И сие время пришло.

– А как иначе я могу узнать, что обо мне думают русские, Лейба? Подумай.