Шум - стр. 1

Габриэла так и не обнаружила общего подмножества между собой и теорией чисел. Уравнения выводят ее из равновесия, дроби дробят на части, а словесные условия задач лишают слов.

“Сколько пальцев остается у него к концу рабочего дня?” – тут же отзывается ее мозг.

Но ничего этого Габриэла не слышит.

В эту среду, как и каждое утро, она, выйдя из пункта А – родительской квартиры в Рамат-Авиве, села в автобус и направилась в пункт Б – художественную гимназию в центре Тель-Авива. Но, несмотря на это, парта во втором ряду возле окна, постоянное место Габриэлы в классе, осталась пуста, а белые потрепанные кеды движутся по тротуару в направлении от школы.

Она останавливается рассмотреть себя в боковом зеркале припаркованной под знаком “стоянка запрещена” машины. Ее кудри, обычно достающие до шеи, словно съежились и едва прикрывают уши. Щеки горят. От холода? От возбуждения? От ужаса? Она с удивлением разглядывает себя: разве люди от страха не должны бледнеть?

Парта рядом с партой Габриэлы, за которой сидит Йонатан Тауб, тоже пустует.

Будь у нее сейчас телефон, могла бы написать ему: “На мне серый свитер, который ты ненавидишь. Это чтобы ты умолял его снять”. Телефон она нарочно забыла дома, чтобы родители не смогли отследить ее по шпионскому приложению Find my phone.

Это первый раз, когда она идет к Йонатану домой. Пользоваться Google maps она не может, вот и проложила в голове подробный маршрут. От школы дойти до площади “Габимы”[1], спуститься по бульвару до Дизенгоф-Центра, затем от Центра по улице Буграшов в сторону моря, свернуть налево на Пинскер, направо на Трумпельдор и снова налево – на улицу Хеврон.

За спиной у Габриэлы ее Деревянный медведь – виолончель весом 2,9 килограмма плюс футляр, на груди рюкзак. Ей не тяжело, даже наоборот – без них она бы чувствовала себя голой.

Этим утром Габриэла держалась отлично. Почистила зубы лечебной пастой (соленой!), позавтракала хлопьями с миндальным молоком (полезным!), и все это, слушая классическую музыку (классическую!).

В семь пятнадцать папа, как обычно, еще спал, а мама, тоже как обычно, носилась по дому с телефоном в руках.

– Твоя бабушка мне не отвечает, Габриэла. Вчера кто-то загрузил в “Ютуб” видео – она там орет на людей в поезде. Какой позор!

Габриэла была слишком сосредоточена на обдумывании своего преступления, чтобы воспринять эту информацию, и вообще она давно уже не следит за нескончаемой войной между мамой и бабушкой.

– Стой! – Мама поймала ее уже в дверях. – И не говори, что я плохая мать.

Габриэла взяла у нее пакет с завтраком и подумала: ты не плохая, ты даже слишком хорошая – приготовила бутерброд для преступницы, лгуньи, которая знает, какой она выйдет из дома, но не имеет ни малейшего представления, какой вернется.

Никогда еще она не пропускала школу, но сегодня выбора у нее нет. Вопрос жизни и смерти.

В магазинчике на бульваре Бен-Цион Габриэла покупает жвачку со вкусом вишни. Она испытывает странное удовольствие, когда тянет за тонкую ленточку, вспарывая прозрачную упаковку. Подушечка лопается между зубами и выпускает свой химический сок. Вкус сбивает с толку, в нем нет ровным счетом ничего от ягод, но нёбу все равно приятно – сладко и прохладно. Вкус Йонатана.

Чем ближе Габриэла подходит к цели, тем сильнее кусают ее невидимые муравьи за щиколотки. На улице Буграшов правый глаз начинает предательски дергаться. Мозг – организатор преступного замысла – больше не желает ни за что отвечать и практически впадает в кому. Габриэла плетется вдоль кладбищенской стены по улице Трумпельдор и представляет, как бы Йонатан прокомментировал это. Например, как фильм о животных: “Известно, что габриэлы плохо функционируют по утрам, а в холодные дни вообще с трудом перетаскивают свое тело с места на место”. Сейчас ей кажется вполне логичным, что труп тоже называют словом “тело”.