Шум - стр. 11

По причине острой нехватки денег и необходимости экономить на всём, в том числе и на еде, то мы с мамой очень часто пекли пироги. Чаще всего это был «манник» или «шарлотка». Но самое главное – вся семья принимала участие в приготовлении пирога. Обычно по вечерам, мы садились втроём перед телевизором, приносили несколько тарелочек, и принимались готовить. На один пирог уходило 2-3 часа времени, именно из-за длительной подготовки ингредиентов. В такие моменты дома было невероятно спокойно. И я с теплотой вспоминаю эти моменты. Эти редкие моменты, а от того и такие ценные, родные. Я представляю, как маме было нелегко в этот момент. Ведь, это очень страшно – остаться одной, без поддержки мужчины, да ещё и с двумя детьми. Не хотелось бы оказаться на её месте. Сейчас мне искренне жаль маму, но в том возрасте я не понимала трудности её положения, а от меня требовали понимания. И это ещё одна тема для скандалов. Нет, не подумайте, мы не выпрашивали игрушки или сладости, нам давно дали понять, что на это денег нет. Мама практически приказывала нам сочувствовать ей, слушать её постоянные жалобы. А нам совсем не хотелось, поэтому мы просто не отвечали, а молчали. Тогда у неё портилось настроение, и мы получали дополнительные дела в список. Как бы я поступила сейчас? Да, я бы сказала то, что она хочет услышать. Я бы сказала «мама, я тебя понимаю, тебе очень тяжело». Но в 9 -10 лет, очень трудно понять, что от тебя ждёт человек, что хочет услышать в ответ на жалобы. Маме всегда казалось, что мы уже большие. Она всё время говорила эту фразу. Это невероятно удобно для неё и приятно для нас. Ведь все дели хотят быть взрослыми. А все взрослые хотят снова стать детьми. У детей старший возраст ассоциируется со свободой от родителей, а у взрослых – детство равносильно свободе от необходимости добывать материальные блага. Не знаю, на сколько моё предположение соответствует действительности, но получается, что все хотят свободы в различных её проявлениях. А с другой стороны – все люди и так свободны, а все ограничения только в голове. Это сложный вопрос, но в любом случае – пока мы живём в социуме, мы можем говорить только об относительной свободе. Иначе не может быть.

Одновременно с покупкой дома мама взяла в кредит старенький компьютер, которые сейчас уже мало где встретишь. На этом компьютере мама целыми днями слушала шансон, песни про воров, хотя сама она не сидела в тюрьме и нам с сестрой всегда это казалось странным. Но мы молчали, хотя эту музыку на весь дом всегда ненавидели. Она тяжёлая. В ней всегда говорилось о чём-то грустном, о смерти, о боли. Иногда от этой музыки у меня наворачивались слёзы. Так мне было грустно от смысла тех песен. Наверное, я была слишком тонкокожей, слишком близко принимала всё к сердцу, слишком много чувствовала. Слишком широко раскрывала своё детское сердце, что в него плевал всем, кому хотелось, даже родная мать. Но это была настоящая, искренняя я, и по-другому не умела. Да простит меня читатель за этот пессимизм.