Шпаги и шестеренки (сборник) - стр. 45
До германских окопов остается примерно полмили, когда Перси понимает, что чересчур увлекся, израсходовав куда больше горючего, чем следовало бы, а враг вот-вот превратит хвост его машины в крошево. Британский пилот бросает машину в штопор, одним махом снижаясь еще на четыре тысячи футов, но немец не отстает. Круги, которые описывают аэропланы, становятся все у́же, и теперь их разделяют едва ли не полтораста футов. Если бы не шлемы и летные очки, пилоты вполне смогли бы разглядеть выражения лиц друг друга. К тому времени у Перси остаются лишь две возможности: приземлиться на вражеской территории или постараться улететь за линию фронта. Разумеется, он выбирает второе. Остались сущие пустяки – поскорее разобраться с проклятой «птичкой» кайзера.
Противостояние выходит на финальную стадию. Стараясь обмануть вражеского пилота, британский истребитель отчаянно петляет, щедро расходуя боекомплект, хотя до этого состязание заключалось исключительно в искусстве пилотирования. Немец, словно поняв, что развязка близка, отвечает тем же – два его синхронных пулемета то и дело плюются свинцом.
Высота ниже пятисот футов и продолжает падать. Перси пытается уйти резким зигзагом, но «Альбатрос» не отстает. Подныривает, задирая нос и беспрерывно поливая противника очередями, сливающимися в две сплошные линии. Они скрещиваются, вспарывая днище истребителя, как винтовочный штык – банку тушенки. Круша, перемешивая дерево, металл и живую плоть в одно. Мир Перси Гастингса затягивает багровая пелена, в которой есть только боль и единственное слово… крик… стон длиной в сотни миль и столетий: «Дрооооооо!!!»…
Там, за окном, бурлящая Уайтхолл – десятки автомобилей и мотоциклов, сотни людей, тысячи звуков, сливающихся в неясный гул. Там бьется, ни на миг не замедляясь, сердце огромного города. Столицы Империи, над которой не заходит солнце. Империи, ведущей величайшую войну в истории человечества. А здесь, в просторном кабинете Рипли-билдинг[7], отделенном от внешнего мира лишь двумя рядами окон, оглушительная тишина. Какое-то время ее нарушает лишь басовитое жужжание мухи цвета тусклого бутылочного стекла.
– Что же было потом?
– Потом? Мой аэроплан рухнул примерно в сотне ярдов от вражеских окопов. Падения я не помню – потерял сознание. Это и к лучшему, поскольку еще в небе я дал себе слово застрелиться, но не попадать в плен. В тот день… – стоящий перед Пятым Морским лордом слегка усмехается, – я отчего-то подумал, что мне больше не для чего жить. Что ж, я ошибся, милорд.
Сэр Уильям быстро моргает раз, другой; кто-либо иной вполне мог бы предположить, что это признак эмоции, но только не человек, вызванный сегодня в Адмиралтейство. Он слишком хорошо знает Пятого Морского лорда, чтобы не сомневаться: все дело, конечно же, в случайной соринке. Деликатно прочистив горло, он продолжает свой рассказ.