Шоншетта - стр. 2
Шоколад, кипевший в эмалированной кастрюльке, распространял чудесный запах; а Шоншетта, грея руки у огня, рассказывала Дине свои сны.
– Представь себе, Ди, я видела себя на старой белой лошади, знаешь – на той, что на ковре в коридоре, – еще она похожа на медведя.
Дина благоговейно слушала. Шоншетта всегда видела удивительные сны: образы старинных предметов, среди которых она жила, наполняли ее грезы. То она видела себя мчавшейся на каком-нибудь фантастическом животном через синеющие равнины; то среди рощ и храмов с высокими куполами она, обнаженная, с полумесяцем надо лбом, погружалась в воды пруда, окутанного глубокою тенью, не прорезанной ни единым лучом дневного света. И вдруг из листвы выглядывала рогатая голова с козлиной бородой, – и Шоншетта просыпалась от волнения.
Мулатка вылила шоколад в большую чашку; подняла девочку и посадила ее на стул с высокой спинкой. Шоншетта больше всего любила этот утренний завтрак: мясо было ей противно, запах соусов часто вызывал у нее тошноту; но вкусный шоколад она выпивала до последней капли, макая в него гренки, подрумяненные на углях.
Дина стучала своими деревянными башмаками, шмыгая из кухни в кладовую и обратно и останавливаясь, время от времени, чтобы наградить девочку звонким поцелуем в ушко или в шейку. Тогда Шоншетта, не переставая есть, говорила:
– Как ты мне, надоела, Ди! Неужели, ты не можешь подождать, пока я кончу?
Облизывая ложку своим розовым язычком, она все время поглядывала на огромный колокольчик, висевший в углу около камина, над вертелом, на длинной веревке, исчезавшей где-то под самым потолком. Дина, словно против воли, также взглядывала на звонок каждый раз, как проходила мимо. И вдруг обе они вздрогнули от страха, хотя и приготовились к оглушительному звонку, раздававшемуся каждый день в один и тот же час. Он всегда производил на них одно и то же впечатление, и они на одно мгновение замерли неподвижно; Шоншетта – бледная, со взором, опущенным в пустую чашку, Дина – прижав руки к своей косынке, точно хотела удержать громко забившееся сердце.
– Нельзя так звонить! – заворчала она, – хоть бы вы сказали ему!
Шоншетта встала и, сложив салфетку, смотрела, как Дина наливала шоколад в великолепную чашку из руанского фарфора и укладывала на тарелку румяные гренки. Если бы она только смела, она тотчас побежала бы вперед, на призыв властного звонка; но теперь, когда он уже отзвонил, и эхо замерло под сводами подвала, – она не решалась идти одна и поднялась наверх вместе с Диной, держась за ее юбки.
Они прошли длинные коридоры, переднюю, уставленную старинными диковинными предметами, комнаты, непохожие ни на гостиные, ни на спальни, ни на столовые, в них никого не было, но все они были битком набиты мебелью. Перед одной запертой дверью они остановились в нерешимости.