Школония - стр. 46

Я боялся быть навязчивым и оттолкнуть ее от себя. Но еще больше боялся, что она будет это терпеть и натужно улыбаться. От этого было бы только больнее – от осознания, что ты доставляешь человеку неудобства, а он их терпит.

Либо дорисовывай свой рисунок до конца, либо отправляй его в мусорную корзину. Нет смысла смотреть на этот набросок и думать: «Я бы мог дорисовать его». А потом откладывать его в долгий ящик, отчего он камнем ляжет на плечи. Не легче ли просто выбросить его к чертям?

Я не решался рассказать ей о ШМИТ сам, но, похоже, она знала о них и без меня: скорее всего, следователь или педагог Елизавета-как-ее-там ей наверняка все рассказали. Как я понял, Настя хорошо знакома с этой Елизаветой-как-ее-там.

Мне казалось, ШМИТ следят за мной, и скажи я правду, перережут мне горло во сне. Но что еще страшнее – Анастасии и всем, кто знают об их виновности.

Одни люди исчезли из моей жизни, но новые не заставили себя ждать. Жизнь менялась, пусть и не по моей воле.

Не знаю, почему меня держали в больнице целую неделю. Обычно ведь мечтают избавиться от бесплатных пациентов, чтобы поскорее заселить того, у кого кошелек набит до отказа и кто готов положить пару крупных купюр в карманы врачей и медсестер. А здесь я, какой-то мальчик, который денег, по сути, в руках никогда не держал.

Наступил восьмой день моего пребывания в больнице. В палату зашла Настя. Первое, что я заметил – это отсутствие с ней книг, конфет и даже ноутбука. Только черная сумочка на цепочке. На ее лице не было привычного оптимизма, и хотя Настя зашла с улыбкой, она была неискренняя, будто этой широкой фальшивой улыбкой она старалась замаскировать плохое настроение.

– Здравствуй, Марк! – сказала Настя с порога.

Я кивнул.

Гостья мешкала. Только ступила пару шагов и остановилась примерно в метре от меня.

– Как спалось? – спросила она уверенно и искренне, но, поверьте, годы, проведенные с моей сиделки, развили мое чутье.

Я закивал и улыбнулся.

– Вот и прекрасно, – с облегчением сказала она и села на стул. Я сидел на кровати, свесив ноги, – Марк, понимаешь… За дни, проведенные с тобой, я перестала относиться к тебе профессионально. С тобой мне не хотелось проявлять сдержанность, как с обычными пациентами, чьи родители платят мне за это деньги. С тобой я была искренна и честна. И благодаря этой связи и моей привязанности к тебе… я буду навещать тебя в детском доме.

Детский. Дом.

Тюрьма – первое, что пришло мне в голову. Я неоднократно видел в новостях передачи о воспитателях, целые журналистские расследования о том, как они издеваются над детьми и даже над инвалидами. Их обидеть проще всего. А меня так и подавно, ведь я не могу ходить и говорить. Не убегу и ничего никому не скажу. Я буду в ловушке.