Шепот волн Обводного канала - стр. 47

Но бухгалтер так увлекательно нам о чем то рассказывал, о чем я сейчас не помню, что из щели мы вышли часов в одиннадцать. Как раз у ресторана стояла лошадь и на нее грузили бачки с отходами из ресторана. Есесссно, не на нее, а на телегу. И Рудольф Палыч, который еще не ослабел тогда, заметил между прочим, что вот, мол, гусары по Невскому на тройках катались, а нам нельзя. Тогда пенсионер, который совершенно раздухарился, достает червонец и к вознице… Тот легко сосчитал, что оштрафуют его не более чем на пятерку, а пятерка в остатке. Тем более, может и не оштрафуют. Все равно ведь что вести: бачки с отходами или нас. Мы на фуру влезли и, проявив чудеса акробатики, с нее даже не упали. И даже стройно пели, и пили шампанское, пока лошадка, ну, не галопом, но, вполне приличной трусцой, ехала посредине проспекта.

Тут у меня некоторый провал в памяти. Куда делся пенсионер – я не помню. А помню, что стоим мы на перроне Московского вокзала. Удивительное дело у нас в Питере летом. Полночь, а солнце светит. И перрон совершенно пустынный. И мы с Рудольф Палычем, как статуя непокоренным, с чертежами особой секретности. Но он уже слабел и обвисал, как боец, потерявший много крови за родину, за Сталина! И проводница на нас так пристально и странно смотрит. И пауза затягивается. И чтобы скрасить неловкость, я просто так, ничего в виду не имея, спрашиваю:

– Свободные места есть?

Она

– Есть. Заходите.

Мы вынуждены были, как воспитанные люди, ей в просьбе не отказать. И только вошли – поехали. И в районе Тосно, когда уже ничего нельзя исправить, потому что у них первая остановка – Бологое, мы обнаруживаем в кармане плаща бутылку коньяка. Как она тут оказалась? Естессено, мы ее выпили. И заходит проводница, а Рудольф Палыч совсем ослабел и голову склонил, а у него характерная деталь внешности и особая примета – такая плешка аккуратная посредине головы. Я все смотрел и удивлялся – надо же какая плешь культурная… Будто циркулем обведена. А проводница, вероятно, имея в виду, получить за билеты, спрашивает:

– Что это ваш друг молчит все время?

Я же зная, что у нас на двоих восемнадцать копеек, провожу отвлекающий маневр и говорю:

– А он по – русски не понимает. Он – литовский пастор. Видите, какая у него тонзура. Лучше принеси – ко нам, доченька, бутылочку коньячку…

Она к нам очень уважительно отнеслась и я даже не ожидал, что она так орать будет, когда нас в Москве в милицию уводили. Вообще я заметил, что женщины совершенно непредсказуемы и неадекватны. Но в милиции мне было уже легче, потому что Рудрольф Палыч отдохнул и мог к месту слово вставить. Очень убедительно.