Шенгенская история - стр. 91

В куртке Андрюса, оставленной на настенной вешалке у двери, зазвонил мобильный. Он достал телефон.

– Да, да, привет, Поль! – сказал в трубку. – Хорошо. Во сколько? Как сегодня? Договорились. Спокойной ночи!

Вернулся за столик и опустил телефон на узкий подоконник.

– Это кто? Тот мальчик из больницы? – поинтересовалась Барбора.

– Да, сказал, что папа за мной в кафе завтра не зайдет. Попросил, чтобы я сам к нему поднялся.

– Хорошо, когда клиенты сами звонят, – Барбора одобрительно улыбнулась и вдруг замерла, пропала.

Нет, она по-прежнему сидела напротив за столиком, перед блюдцем с крошками от круассана, перед пустой чайной чашкой, перед открытой банкой «нутеллы», стоявшей как раз посередине стола. Но она больше не смотрела на Андрюса. Она вообще никуда не смотрела, хотя глаза ее оставались открытыми. Может, она смотрела внутрь себя, в память сегодняшнего дня. Она смотрела на то, что от сегодняшнего дня осталось в ее чувствах и переживаниях. Она смотрела на высокие кирпичные стены кладбища «Пер-Лашез», на вывеску отельчика со странным названием «Добедодо», с фасадных окон второго этажа которого должны быть хорошо видны могилы и памятники. Она смотрела на кафе «Пер-Лашез» с весело и игриво светящимся красным неоновым цветом названием над входом по другую сторону бульвара Менильмонтан. Она видела себя, толкающую коляску по мокрому асфальту вверх по улице Бельвиль. И видела маму Валида, невзрачную молодую арабку, лицо которой она никогда бы не смогла описать так, чтобы кто-то смог отобразить его в своем воображении, пользуясь только описанием Барборы.

– А у тебя как день прошел? – поинтересовался Андрюс.

– А? День? – переспросила, «возвращаясь» за стол, Барбора. – Хорошо. Как обычно. До обеда – собака, после обеда – ребенок.

– И кто тебе из них больше нравится? – шутливо полюбопытствовал он.

– Собака, – сразу ответила Барбора. – И ребенок тоже, – добавила она после едва заметной паузы. – Но собака больше… Ее не надо катать на коляске!..

Андрюс рассмеялся.

Обеденный зал особняка господина Кравеца как бы исчез, когда Клаудиюс зажег на трех шестирогих серебряных подсвечниках все свечи и выстроил их в прямую линию на вытянутом овале трапезного стола. Над каждым подсвечником затрепетало неяркое облако света. Казалось, что оно чуть расползается, растворяется. И действительно лакированная столешница вроде бы и не сразу отразила этот свет, а словно подождала несколько мгновений.

Клаудиюс обошел стол, еще раз подровнял крайние подсвечники. Отодвинул их чуть ближе к центру. Подровнял и кресла, то ли действительно старинные, то ли сделанные под старину, с высокими подлокотниками и изящной спинкой.